Голубое шампанское - Джон Варли

Она помолчала, предоставляя ему возможность мысленно завершить фразу и не осмеливаясь лгать. Следователю она только что солгала. По ее рассказу выходило, что она отобрала у нападавшей нож и попыталась одолеть ее, но в конце концов оказалась вынуждена ее убить. К счастью, после удара головой о стену она заработала весьма убедительную шишку и теперь могла сослаться на то, что потеряла сознание. Иначе кто-нибудь мог задуматься, почему она так долго не вызывала полицию и скорую. Когда они прибыли, барби была уже час как мертва.

– Что ж, отдаю тебе должное. Ты вышла из этой ситуации с блеском. Честно тебе скажу, мне было очень тяжело решать: поступить так же, как ты, и тоже уйти в отставку, или все же остаться. Теперь я так и не узнаю, как бы я поступил.

– Может, оно и к лучшему. Я ведь тоже этого не знала.

Джорге взглянул на нее и ухмыльнулся:

– Все никак не могу привыкнуть, что это идиотское лицо – твое.

– Я тоже, и в зеркало смотреть я не желаю. Сейчас поеду прямиком к Атласу и верну все как было.

Она устало поднялась, и они с Вейлом оправились на станцию.

Бах так и не сказала ему всю правду. Она действительно намеревалась вернуть свое лицо – включая нос, – но оставалось еще одно незавершенное дело.

Проблема, которая не давала ей покоя с самого начала: как убийца опознавала своих будущих жертв.

Очевидно, «извращенцы» назначали место и время проведения своих странных ритуалов. В этом не было ничего сложного. Любая барби могла запросто уклониться от порученных обязанностей. Скажем, прикинуться больной. И никто бы не смог сказать, та ли это барби, которая была больна вчера, неделю или месяц назад. И она вообще могла не работать. Достаточно лишь бродить по коридорам, делая вид, будто идешь с одной работы на другую. И никто не смог бы предъявить ей никаких претензий. Опять-таки, хоть 23900-я и сказала, что никто из барби не спит в одной и той же комнате две ночи подряд, она никак не могла знать этого наверняка. Очевидно, комнату 1215 извращенки использовали постоянно.

И они же, ничуть не стесняясь, могли опознавать друг друга во время встреч по серийным номерам, хотя и не могли сделать этого на улице. У убийцы же не имелось и этой возможности.

Но все же кто-то знал, как опознавать их, как выделить из толпы. Бах решила, что убийца, наверное, как-то пробралась на эти встречи и каким-то способом пометила их участниц. Одна могла вывести ее на другую, и так далее. Пока она не узнала всех и не оказалась готова нанести удар.

Ей постоянно вспоминался тот странный взгляд убийцы, и то, как она прищуривалась. Уже тот факт, что она не убила Анну-Луизу мгновенно, поняв, что обозналась, означал, что она ожидала увидеть нечто такое, что не увидела.

И теперь Бах догадывалась, что именно.

Первым делом она собиралась пойти в морг и осмотреть тела при свете с разными длинами волн и через разные светофильтры. Лейтенант почти не сомневалась, что увидит на их лицах некую отметину – знак, который убийца могла увидеть через специальные контактные линзы.

Это должно быть нечто такое, что видно лишь с помощью нужных приспособлений или при определенных обстоятельствах. И если такая отметина сохраняется достаточно долго, то она ее найдет.

Если это нечто вроде невидимых чернил, то возникает другой интересный вопрос. Как они наносились? Кисточкой или распылителем? Маловероятно. Но на руках убийцы такие чернила могли выглядеть и ощущаться как вода.

Причем убийца, пометив жертв, должен быть уверен, что отметина останется на месте достаточно долго. Цепочка убийств растянулась более чем на месяц. Поэтому и искать Бах должна несмываемые и невидимые чернила, впитывающиеся в поры кожи.

А раз они несмываемые…

Но сейчас нет смысла развивать эту мысль. Она или права, или нет. Заключая договор с убийцей, она понимала, что его, вероятно, придется соблюдать. А уж предъявить убийцу суду она точно не могла – после только что сказанного следователю.

Нет, если она вернется в Энитаун и отыщет там барби, чьи руки запятнаны виной, то ей придется сделать всю работу самой.

Спотыкаясь, женщина брела по коридору. Она очень устала и бежать уже не могла. Высокого роста, босая, в изорванной одежде. И на позднем сроке беременности.

Сквозь пелену боли, застилавшую глаза, она увидела голубой свет. Шлюз. Больше идти было некуда. Распахнув дверь, вошла внутрь и закрыла ее за собой.

Перед ней была наружная дверь. Та, что вела в безвоздушное пространство. Женщина быстро повернула четыре рычага, которыми эта дверь надежно задраивалась. С потолка послышался тихий, ритмичный аварийный сигнал. Теперь наружная дверь останется закрытой благодаря давлению воздуха в шлюзе, а внутреннюю открыть невозможно, пока все рычаги внешней не вернутся на место.

Из коридора до женщины донесся шум, но она знала, что ей ничего не угрожает. При любой попытке прорваться к наружной двери, сработает сигнал тревоги и на место прибудут полицейские с представителями воздушных сил.

И лишь когда в ушах у нее начали лопаться барабанные перепонки, она осознала свою ошибку. Женщина закричала, но ее крик быстро стих вместе с воздухом, покинувшим ее легкие. Какое-то время она продолжала беззвучно биться о металлические стены, пока изо рта и носа у нее не потекла пузырящаяся кровь.

Когда ее взгляд начал стекленеть, наружная дверь поднялась вверх и перед ней возник лунный пейзаж. В свете солнечных лучей он выглядел белым и прекрасным, как иней, который вскоре покрыл все ее тело.

* * *

Лейтенант Анна-Луиза Бах уселась в гинекологическое кресло, откинулась на спинку и положила ноги на подколенники. Доктор Эриксон начал вставлять в нее какие-то инструменты. Она отвернулась к стеклянной стене слева и принялась изучать людей в приемной. Бах ничего не чувствовала, и это само по себе вызывало у нее тревогу, к тому же ей не нравилось, что вся эта аппаратура находится совсем рядом с ее ребенком.

Доктор включил сканер, и Бах повернула голову в другую сторону, к экрану. Даже спустя столько времени она все еще не могла привыкнуть к виду внутренних стенок своей матки, а также плаценты и плода. Казалось, там все пульсировало, набухало кровью. Она почувствовала, как отяжелело ее тело, словно руки и ноги стали настолько массивными, что она не могла их сдвинуть с места; и это ощущение было совсем не похоже на ставшую уже привычной тяжесть в груди и животе.

И ребенок. Просто не верилось, что это ее ребенок! Он совсем не был на нее похож. Самый обычный маленький розовый съежившийся комочек со сморщенным личиком. Один крошечный кулачок раскрылся и снова сжался. Ножка дернулась, и Бах ощутила это движение.

– Вы уже придумали ей имя? – поинтересовался доктор.

– Джоанна. – Бах была уверена, что на прошлой неделе он задавал тот же самый вопрос. Она решила, что врач просто пытался поддержать беседу. Наверняка он даже не помнил, как ее саму зовут.