Яблоко Монте-Кристо - Дарья Донцова

Нора оказалась права, никто не собиралсячинить мне на территории дома отдыха никаких препятствий.

Лишь охранник у ворот вяло спросил:

– Вы куда?

– В гости, – спокойно ответил я, – кЛюбови Работкиной.

– Машину на площадке оставьте, –по-прежнему равнодушно сказал секьюрити.

– Непременно, – пообещал я. –Подскажите, где третий корпус?

– По дорожке, в конец, – махнул рукоймужик и потерял ко мне всякий интерес.

Я поставил машину впритык к забору и медленнопошел по выщербленным камушкам, вдыхая терпкий аромат опавших листьев.

Дом отдыха находится в десяти минутах езды отМосковской кольцевой дороги, но воздух тут совершенно не похож на столичный. Аеще над голыми березами видно небо, которое совершенно не замечают бегущие сопущенными головами жители безобразно огромного мегаполиса, и вокруг стоитзамечательная тишина…

– А он тогда ей заявил, – пронзил воздухчей-то резкий, словно звук пилы-болгарки, голос, – можешь катиться прочь!Вон! Нет, только представьте! Она столько лет с ним прожила, и что? И что?

– Кхм, кхм, – прозвучало в ответ.

– Вот, – подхватила «пила», – и я отом же! Мерзавец!

Я вздрогнул и тут же понял, откуда исходитпронзительный звук: стою около небольшого домика, на углу которого чернойкраской косо намалевана цифра «3», одно из окон распахнуто, внутри зданиясамозабвенно сплетничают невидимые мне дамы.

– …но ей все равно пришлось уйти! Бездрагоценностей и денег, – торжествовала «пила», – почти голой! Такой,какой в Москву явилась, в лаптях!

Я преодолел три ступеньки, толкнул дверь иочутился в довольно уютном холле, освещенном торшерами. Справа виднеласьстойка, за ней в кресле восседала очень полная женщина, одетая в теплуютрикотажную кофту цвета больной мыши. Лицом к дежурной, спиной ко мне стоялахуденькая девушка в спортивном костюме, это из ее тщедушного тельца вырывалсяпронзительный голос:

– …вот удар! Она так рыдала, но…

Я приблизился к рецепшен и кашлянул:

– Простите, если помешал.

– Ничего, ничего, – с явным облегчениемоткликнулась «мышь», – что вы хотите?

– Ищу госпожу Работкину.

– Любовь Сергеевну? – по непонятнойпричине впала в эйфорическое состояние дежурная.

– Именно так.

– Она перед вами!

Я посмотрел на обладательницу тембрапилы-болгарки. Сейчас, когда она повернулась ко мне, стало понятно, чтопрелестница перешагнула пенсионный порог.

– Вы Любовь Сергеевна?

– И что?

– Разрешите поговорить с вами?

– Да-да, – мигом запричитала«мышь», – ступайте, поболтайте спокойненько.

Было ясно, что дежурная жаждет отделаться отРаботкиной.

– Я не могу пустить в номер незнакомогомужчину, – кокетливо прищурилась Любовь Сергеевна, – во-первых, этокрайне неприлично, а во-вторых, мало ли что взбредет вам в голову!

Я чуть было не воскликнул: «Совершенно нестрадаю геронтофилией», но вовремя сдержался и, вспомнив про светскоевоспитание, галантно отозвался:

– Очень хорошо вас понимаю, красивая женщинадолжна соблюдать осторожность. Может, присядем в холле? Вон там, в креслах? Ябезобидный человек, кабинетный ученый, Иван Павлович Подушкин, работаю наддокторской диссертацией.

Любовь Сергеевна закатила слишком сильнонамазанные глаза:

– Ах, за мной ухаживал академик! Великий! Онделал… тсс! Секрет! Но вам скажу! Атомную бомбу! Как же его звали… А! Да! Саня!Исаак Гольдфедер. Фамилия, если ее перевести на русский язык, обозначает«золотое перо». И правда, Саня хорошо писал, но ему все же было далеко доГарика Реутова, тот! О! Невероятно! Гениальные пьесы! Вы, конечно, знакомы спроизведениями Гарика! К нам ходила вся Москва, народ штурмом брал зал, мествсегда не хватало! Кое-кто, правда, уверял, что зритель бежит на Зойку глядеть,на эротическую сцену. Но ведь это неправда! Играла всего в одной пьесе, и онатолько чуть юбочку поднимала, более чем целомудренно, хотя чем Зойке былобрать? Моего таланта она не имела!

– Простите, – попытался явклиниться, – вы сейчас упомянули Зою Вяземскую?

– Ну Вяземской-то она стала, обманувАндрея, – радостно воскликнула Люба, – а он умер!

– Андрей? – насторожился я.

– Ну что с ним, не знаю, – отмахнуласьЛюба, – совсем маловразумительный человек! Теперь я в курсе, найти болееприятного Зоя не могла, время бежало, пришлось хватать первого попавшегося надороге. Вот я вышла замуж за совсем иного человека, столбового дворянина, ах,подобное тогда скрывалось! Но как спрятать гены и воспитание? А потом Иванумер, и все стало ненужным. Но продержался он очень долго, просто два векапротянул! Да, а еще говорят, что грешников наказывают. Иван и в аду начальникомнебось стал. Непотопляемый! Никогда и никем! Хотя Ирины боялся, очень! И Викитоже! Вот уж кто…

– Молодой человек! – крикнула толстуха срецепшен. – Извините, пожалуйста, не откроете бутылку? Сил нет пробкуотвернуть.

– Ох уж эта баба, – недовольно скривиласьЛюба. – Стоит мне с кем разговор завести, тут же вмешивается! С другойстороны, что взять с простонародья! Идите, оторвите крышку и приходите ко мне вномер, вот дверь, слева, хорошо? Жду!

Сохраняя на лице вежливую улыбку, яприблизился к администраторше, та мигом протянула пластиковую емкость изаговорщицки прошептала:

– Все открыто.

– Зачем же звали меня?

– Хочу предупредить: Люба страшный человек.

– Да?

– Ужасный! – закатила глазадежурная. – Ее тут все боятся. Как вцепится в человека, схватит за рукав идавай болтать, остановить невозможно. С ней в столовой никто из гостей садитьсяне хочет, кое-кто к директору жаловаться ходил. Да людей понять можно, приехалиотдыхать, а тут старуха-репей, не отцепится никак. Но, с другой стороны, чтонаш Леонид Григорьевич поделать может? Любку сюда дочь поселила, небось решилаот маменьки избавиться, деньги за Работкину исправно вносят, и болтать ей незапретишь, вот директор и велел нам ее на себя взять. Вы не поверите, она точновампир, лично у меня после общения с Любой всегда истерика начинается. Я это кчему говорю: Работкина новеньких любит, прямо налипает на них. Вы бы сейчасудрапали, а то мигрень заработаете. Не в моих интересах, кстати, вам подобныйсовет давать – только уйдете, она опять меня терзать начнет.