Вечный странник, или Падение Константинополя - Льюис Уоллес

Спешившись и приняв обличье коменданта замка, он поспешил к причалу, испытывая одновременно и любопытство, и желание предоставить убежище благородной даме.

Он увидел ее издалека и был поражен ее самообладанием. Пока они обсуждали условия его гостеприимства, лицо ее было на виду и произвело на него неотразимое впечатление. Когда она наконец сошла на берег, ее фигура, вырисовывающаяся под богатым и изящным облачением и столь дивно гармонировавшая с лицом, очаровала его еще сильнее.

Еще до того, как носилки двинулись в путь, Магомет отправил в замок гонца с распоряжением всем убраться с дороги, а своему кисляр-аге, или евнуху, — занять место у входа, дабы встретить родственницу императора со спутницей и всячески им служить. Еще одним приказом настоящему коменданту велено было освободить для них свой гарем.

В замке, после того как княжну отправили в ее покои, произведенное на него впечатление лишь усилилось.

«Сколь она высокородна! Сколь хороша собой! Какой ум и присутствие духа! Какое спокойствие в минуту невзгод, какая отвага и благородство! Какая привычка к придворной жизни!»

Эти восклицания свидетельствовали о том, что мозг его кипит в лихорадке. Но постепенно, как отдельные краски сливаются в один цвет под кистью умелого живописца, его сумбурные мысли обрели форму.

«О Аллах! Какой бы она стала женой для героя-султана!»

Повторенная много раз, фраза эта превратилась в своего рода припев из любовной песни — первой, какая когда-либо звучала в его душе.

В таком состоянии пребывал Магомет, когда Мирзе передали перстень с бирюзой, и тот, доложив о появлении индийского князя, запросил дальнейших указаний. Странно ли, что Магомет изменил свои планы? Да, в тот момент он был готов на все, чтобы вновь увидеться с женщиной, которая взошла на его небосклоне, точно луна над озером; соответственно, он отправил эмира к индийскому князю — назначить встречу в полночь, отправил за шейхом-арабом из своей свиты, переоделся в его лучшие одежды, зачернил руки, шею и лицо — одним словом, превратился в того самого сказителя, которого, как нам уже известно, прислали развлечь княжну Ирину.

Ровно в полночь — насколько это возможно было определить с помощью неточных приборов, имевшихся у обитателей замка, — Мирза явился под двери своего господина вместе с загадочным индусом и, миновав стражу, постучал, как стучит человек, знающий, что его ожидают с нетерпением. В ответ раздалось приглашение войти.

Когда они вошли, юный турок поднялся с умягченной многими подушками кушетки, которую для него поставили под балдахином в центре зала.

— Се, повелитель, индийский князь, — доложил Мирза, а потом, почти без паузы, повернулся к подложному индусу и добавил куда церемоннее: — Возрадуйся, князь! Восток еще не рождал сына, столь же достойного сорвать цветок с могилы Саладина и носить его, сколь достоин этого мой повелитель, принц Магомет!

Исполнив свой долг, эмир удалился.

Магомет был облачен в одежды, которые его соплеменники носят дома с незапамятных времен: остроносые шлепанцы, просторные шаровары, присборенные у лодыжек, желтый стеганый халат, спадающий ниже колен, и шарообразную чалму, скрепленную эгретом из золота и бриллиантов. Волосы его были обриты до самого края чалмы, и в свете множества подвешенных к потолку ламп черты его были отчетливо видны. Заглянув в черные глаза, едва затененные высокими дугами бровей, индийский князь увидел в них блеск радости и гостеприимства и ощутил удовлетворение.

Он подошел ближе и поприветствовал принца, опустившись на колени и поцеловав тыльную сторону ладони, опущенной на пол. Магомет поднял его.

— Встань, о князь! — велел он. — Встань и займи место со мной рядом.

Турок выдвинул из-за кушетки просторное кресло с подушкой из верблюжьего волоса — такие используют наставники в мечетях, когда читают лекции ученикам. Магомет поставил его так, чтобы, сидя на кушетке, оказаться прямо перед посетителем, на очень небольшом расстоянии. Вскоре оба уже сидели, скрестив ноги, лицом к лицу.

— Человек такого благочестия, каким, по моим сведениям, обладает индийский князь, — начал Магомет голосом, идеально подходящим к уважительному взгляду, устремленному на собеседника, — должен принадлежать к числу праведных, верующих в Бога и Судный день, соблюдающих часы молитвы, подающих милостыню и не страшащихся никого, кроме Бога, а значит, имеющих полное право входить в храмы.

— Твои слова, повелитель, это истинные слова посланника самых высоких Небес, — отвечал Скиталец, подавшись вперед и будто бы собираясь пасть ниц. — Я узнаю их, и мне кажется, что я оказался в саду вечного блаженства, омываемом водами реки.

Магомет, узнав скрытую цитату из Корана, тоже склонил голову и ответил:

— Мне отрадно тебя слышать, ибо, внимая, я говорю себе: «Вот один из слуг Всеблагого, которые неслышной поступью ходят по земле». Прими мои заверения мира и гостеприимства.

Немного помолчав, он продолжил:

— Поскольку ты, о князь, часто посещаешь мечети, ты поймешь, что я посадил тебя на место учителя. Я же — ученик. Тебе открывать книгу и читать из нее, мне — ловить перлы твоих изречений, дабы они не упали в пыль и не потерялись.

— Боюсь, повелитель оказывает мне слишком великую честь, однако есть своя красота в устремлении, даже если способностей и недостаточно. О чем я должен говорить?

Нахмурив брови, Магомет царственным голосом изрек:

— Кто ты такой? Первым делом скажи мне про это.

Князь, на свое счастье, предвидел этот вопрос и, будучи человеком предусмотрительным, подготовился, а потому отвечал без запинки:

— Эмир представил меня верно. Я — индийский князь.

— Тогда поведай о своей жизни.

— Просьба повелителя слишком обща, — возможно, это входит в его намерения. Действуя по собственному разумению, я буду краток и выберу из многих событий нужные.

Ни на лице, ни в голосе говорившего не промелькнуло ни тени волнения; вид же он имел более чем учтивый, — казалось, он отвечает на комплимент.

— В начале своего поприща я был жрецом, учеником Сиддхартхи — повелитель, при его глубоких познаниях, разумеется, вспомнит, что тот был уроженцем Центральной Индии. В юные годы, будучи искусным переводчиком, я был призван в Китай, где занялся переложением тридцати пяти речений отца Бодхисаттвы на китайское и тибетское наречия. Кроме того, я опубликовал переводы «Сутры белого лотоса высшего учения» и «Нирваны». Они принесли мне великую славу. Одному из моих предков, Махакашьяпе, Будда доверил сокровеннейшие свои тайны, а именно он сделал его Хранителем Чистой Тайны Ока Верного Учения. Взгляни на символ этого учения.