Пламенеющие храмы - Александр Николаевич Маханько

его ли это слова? Он подтверждал и принимался, было, что-то пояснять и доказывать, но те обрывали его и после каждого вопроса аккуратно и скрупулезно записывали в протоколы «Написанное им в книге подтвердил. Отвергнуть отказался». День за днём, допрос за допросом. Темнота камеры, ржавый скрежет замка, гулкий коридор, чадящие факелы, бесстрастные лица, один и тот же вопрос и неизменный ответ. И снова тьма, холод и отблески Луны как напоминание о мире, оставшемся за толстыми стенами.

Сегодня минул двадцать первый день. Сервет, вернувшись в свою камеру, рухнул скорее на деревянную кушетку, единственный здесь предмет мебели. Ног почти нет. Нужно отдохнуть. После целого дня, проведённого стоя (на допросе подозреваемому сидеть не полагается!), жёсткие доски кажутся мягчайшей периной. Скоро принесут ужин. Надо отдохнуть. До конца книги его расследователям осталось не больше трех десятков страниц. Что будет потом даже не хочется думать. Страшно. Всё окончится здесь, в этих стенах и никто не узнает, насколько всё ужасно сейчас. А если не узнает, то не задумается и не сможет хоть что-то изменить. Истинное учение Христово, каким оно было тысячу лет назад, так и останется забытым. А вместо него Церковь продолжит морочить людей, всё дальше отвращая их от Христа и всё больше заменяя Его собой. Но так не должно быть! Не может же Бог допустить, чтобы весь род людской отвернулся от Него по темноте и недомыслию своему. А если и отвернулся, то не по своей воле, а по зломыслию немногих властителей его. Каждый человек как творение Бога неизбежно наделен своим создателем разумом. И этого разума достаточно, чтобы человек мог осознать существование Бога и присутствие Его. Осознать, довериться и подчиниться Ему. Другое дело, что не каждому разуму под силу всё это. Помимо разума нужен еще и ум, который должен созреть и быть направлен в нужное русло. Состояние ума, когда он способен воспринимать и осознавать мироздание таким, каким его создал Всевышний, достигается долгими университетскими штудиями и под силу немногим. Народ в массе своей остаётся безграмотным и тёмным. Ум его больше занят поисками средств к выживанию, нежели стремлением к высокому. Вряд ли он среди событий установленного миропорядка способен различить, где водительство Всевышнего, а где происки тьмы. Потому, люд неискушённый привык слепо доверять мнению извне. Те же, кто оказался сведущ и силён в познании, теперь разбились на два лагеря. Одни, как например Савонарола или Данте, приблизившись к пониманию Бога и истины, пытаются донести свои открытия до всех неведающих. Другие, узрев в сём какую-то опасность, выстроили крепкие стены, чтобы засадить за них первых и всех, кто им откликнулся. Стены, столбы позора, костры. За что? За то, что скоро станет известно всем, как ты его не подавляй. Да, истина доступна лишь Богу. Но Он же и создал человека по подобию Своему, а стало быть дал ему шанс приблизиться к этой самой истине. Мир идей доступен для всех и рано или поздно кто-то всё равно додумается до того же, за что сейчас держат в темнице. И таких будет не один и не два, а тысячи. И тогда все эти решетки и замки окажутся бесполезными и никчёмными.

Тишину камеры нарушил скрежет отпираемого замка.

– О, Жак, наконец-то! Я уж думал, что ты хочешь уморить меня голодом. А это пострашнее, чем помереть от глупости «меньших братьев». И чем ты меня сегодня угостишь? Бобами на воде? Или водой с бобами?

Проскрежетав замком, дверь узилища наконец со скрипом отворилась и в тёмную пустоту камеры ворвались, словно пляшущие арлекины, отблески факелов вперемежку с ароматами храмовых благовоний и шорохом парчи.

– К вам гости, мсье!

В камеру, гремя сапогами, стремительно вошли два стражника при оружии и с факелами в руках. Едва не ослепнув от яркого света, Сервет невольно закрыл лицо руками. За все дни заточения это был первый визит сюда кого бы то не было. Единственный, кто входил в эту дверь был его надсмотрщик и сторож Жак. Утром, чтобы отвести Сервета на допрос, и вечером чтобы принести ему еду. Но стражники? Неужели они пришли, чтобы покончить с ним? Но как же? Следствие же ещё не закончено, еще должно остаться несколько дней …

– Встань, несчастный! И склони голову перед святым отцом!

Сервет попытался встать, но ноги не слушались его. Один из стражников, дюжий малый, грубо схватил его за ворот, чтобы поднять.

– Оставьте его. Разве вы не видите, он не может стоять.

Голос вошедшего следом за стражниками был тих, но властен.

– Padre, это вы? – изумленно произнес Сервет, едва разглядев своего гостя.

– Да, Мишель, ты не ошибся. Это я.

– Прошу простить меня, Ваше преосвященство, что не могу достойно приветствовать вашу особу. С каждым проведенным здесь днём ноги всё меньше слушаются меня. Сейчас …

Сервет всё же привстал и как мог поклонился своему визави. Тут же для высокой особы, неизвестно откуда взявшиеся, слуги занесли в камеру красивое мягкое кресло.

– Также великодушно прошу простить меня, Ваше преосвященство, что не нанёс вам визита в обещанный день. Мое присутствие здесь столь необходимо, что хозяева сего гостеприимного замка не желают ни на миг со мной расставаться. Но неужели вы снова дурно почувствовали себя? Опять боли в груди? Или заныли колени?

– Отнюдь, Мишель. Твоими стараниями я чувствую себя превосходно. Снадобья твои просто чудодейственны. Я даже стал забывать о своих недугах. Несколько дней назад я вернулся из Феррары, где провел много времени в кругу людей, с которыми состою в определенном родстве. Так вот многие из тех, кого мне довелось увидеть, выглядят и чувствуют себя куда как более скверно, хотя имеют возраст гораздо моложе моего.

– Поздравляю вас, ваше преосвященство!

– А еще говорят, что италийский воздух свеж и живителен. Глядя на моих сморщенных кузенов, я бы этого не сказал. В самом деле, каждый из них чем-то мучается и страдает, несмотря на молодой ещё возраст. И никакой их лекарь не в силах заставить их выпрямиться. Рядом с ними мне было даже как-то неловко. Пришлось рассказать им о тебе как о моём лекаре и лучшем лекаре Франции, да простит меня Господь за хвастовство, и пообещать, что в следующую свою поездку я непременно возьму и тебя. Иначе ветви моего рода, рода Пальмье, в Ферраре сильно пострадают.

– О, боюсь ваши кузены меня не дождутся. Похоже, я еще долго не смогу покинуть Лиона, если только …

– Как знать, дорогой Мишель. На всё воля Божья, – произнёс архиепископ задумчиво.

На какое-то время