Жизнь Константина Германика, трибуна Галльского легиона - Никита Василенко

возвышался над равниной неподалеку от Рейна, стоял уже полдень.

Хонодомарий, кичась своей и впрямь гигантской силой при немалом росте, закованный в броню, с пунцовым султаном на шлеме на громадном коне ехал впереди строя, демонстрируя полное пренебрежение к противнику. За ним следовали царевичи, аламанская знать и не менее тридцати пяти тысяч германцев.

В это время цезарь Юлиан обратился с традиционной речью к нашим войскам, ободряя и вдохновляя римлян.

Практически одновременно грозно заревели боевые трубы, и воины сошлись в смертном бою. Надо отдать должное германцам: пешие контратаковали нашу конницу с такой яростью, что заставили правый фланг отступить. Однако навстречу конным вышел Валент и задержал их, «словно засов задвинул», – так ярко описал его поступок Аммиан Марцеллин. В руке будущего императора развевался разорванный пурпурный штандарт-«дракон». Валент вдохновлял солдат, сдерживавших бешеный натиск германцев, у которых от ожесточения даже волосы стали дыбом. Забыв о смерти, аламанны бросались на мечи римлян, закрывшихся по сторонам и сверху щитами, образовав таким образом воинский строй под названием «черепаха».

Германцы, ведомые Хонодомарием, все же пробились сквозь две оборонительные линии нашей пехоты, но сломались на третьей позиции самых опытных бойцов, что называлась «преторианским лагерем». Громадные кучи мертвых тел затруднили продвижение германцев, их боевой дух был смущен видом умиравших товарищей, истошными криками раненых.

Напротив, у нас вновь поднялись штандарты-драконы с пурпурными нашивками, прикрепленные к верхушкам копий, блистающие золотом и серебром. Когда подул ветер, бронзовые головы «драконов» зашипели своими раззявленными пастями, а хвосты их взвились в воздух длинными извивами. Германцы пали духом и попятились.

Овдий, сильно опьянев, перебил трибуна:

– Аламанны не попятились. Они – побежали! Увлекая даже тех, кто готов был продолжить борьбу.

– Тебя, что ли? – с иронией спросил трибун солдата, красноречивым жестом показав всем на пустую глиняную кружку.

– Да! – гордо заявил Овдий. – Франки остались на месте и только по приказу Невитты подняли копья вверх.

– Как недавно весла наши гребцы, – иронично заметил Константин Германик. – На самом деле большинство германцев погибли бесславно. Одни, удирая, поспешно карабкаясь по груде мертвых тел, скользили по глине, мокрой от крови раненых, и падали, чтобы быть погребенными под тяжестью упавших на них трупов. Другим удалось добежать до широкого Рейна, но лишь немногие убереглись в воде от смертоносного дождя из римских дротиков и стрел. Латники шли камнем ко дну, захлебнувшись водой и кровью своих собратьев. Кто-то пытался уцелеть, хватая более удачливых товарищей за ноги и руки. Тогда тонули все вместе. Говорят, трупов было так много, что Рейн вышел из берегов.

– Хонодомарий оказался трусом, – пролив пьяную слезу, объявил франк. – Царь сдался римлянам и даже тут же, на виду своих павших и плененных солдат, попросил прощения, словно нашкодивший мальчишка.

– Цезарь простил его и отправил в Рим, где царь аламаннов скоро умер то ли от тоски, то ли от неуемного потребления местного вина, – закончил историю усмирения аламаннов трибун Константин Германик. И, уже обращаясь к франку, как бы невзначай спросил: – А с тобой что стало дальше, храбрец?

Поскольку Эллий Аттик позаботился о том, чтобы кружка не оказалась пустой, франк не заметил иронии или подвоха в словах римлянина. Честно признался, что весь отряд сдавшихся франков тут же записали в легкую пехоту – ауксилии.

Овдий, глотнув еще, продолжил:

– Надо отдать должное нашему вождю и командиру Невитте. Он не пожалел золота, чтобы перевооружить своих бойцов. Именно тогда опытные ветераны-франки из отряда Невитты научили нас, выходцев из нищих деревень, владеть франциской. Такой отряд не стыдно было показать новому императору, что наш вождь и сделал. Нас быстренько окрестили и представили самому Валенту. Судя по всему, он остался доволен. Пару лет мы жили в лагере неподалеку от столицы, и я тратил настоящее золото, а не серебро или медные оболы. Потом…

– Что было потом? – быстро переспросил трибун.

Франк опять опустил голову, пробормотал:

– Пришел посланник от Невитты и сказал, что мне надо убить одного купца. Мне в голову не пришло ослушаться, ночью я пришел в порт и франциской разрубил какого-то араба. Получив щедрый подарок-донатив, пропил его за неделю. Мне повезло, я успел проспаться в кровати толстой шлюхи. Поэтому, когда возвращался в лагерь с франциской за спиной, был почти трезв и сумел зарубить двух наемных убийц, возникших из-за поворота дороги.

– Почему ты решил, что это были не простые грабители? – недоверчиво осведомился Константин Германик.

– За деревом прятался третий. Тот самый офицер, который неделю назад отдал приказ убрать араба, – с неохотой отозвался Овдий. – Он хотел убедиться, что меня заставили замолчать навсегда.

Трибун Константин Германик, хорошо знакомый с правилами, установленными в войсках Империи, быстро спросил, причем звучало это как утверждение:

– Офицер был римлянином?

– Да. Ты же знаешь, что варварами на службе императора командуют только римские офицеры.

– И, несмотря на это, ты убил его?

– А что мне оставалось делать? – огрызнулся франк. – К тому же он назвал меня вонючим варваром.

– Неужто? – заметил трибун. – А ты хотел, чтобы тебя к лику святых причислили?

Овдий не расслышал, продолжая говорить с упорством сильно выпившего человека:

– Перед смертью римлянин сознался, что наняли меня втемную. Моему командиру, Невитте, который, по твоим словам, трибун, стал уже консулом, предложили подобрать солдата, искусно владеющего франциской. Я оказался лучшим, у меня были хорошие учителя.

– А кто заказал убийство купца-араба ты, конечно, не знаешь? – риторический вопрос Константина Германика прозвучал, скорее, как констатация факта.

– Офицер был из свиты, – тут франк перешел на вульгарную латынь и с акцентом произнес: – Рraepositus sacri cubicul.

– Префект Священной опочивальни! – Удивлению трибуна не было предела. – Ты не ошибся?!

– Арабский купец приторговывал контрабандным оружием, поставляя его готам, – пояснил Овдий, – наверное, префект решил восстановить законность.

Эллий Аттик издал странный звук, напоминавший смешок; бывший пират Лют-Василиус с недоумением уставился на франка. Даже тугодум фракиец Тирас, стоявший на страже возле трибуна, не сдержался и покачал головой.

– Говорили мне, что германцы «умны» от природы, – по привычке вслух произнес Константин Германик потаенную мысль, – но чтобы до такой степени!.. В честности префекта и благости его помыслов никто не сомневается. – Потом он снова обратился к франку: – Но как ты, во имя Митры, оказался на лодии Аммония?

– А можно мне вина еще?

Осушив кружку, франк попытался заснуть. Его протрезвили, вылив на голову забортной воды из той самой антской посуды.

Проклиная всех и вся сначала по-франкски, после на латыни, которую заставляют учить всех солдат Империи, Овдий объяснил, что к капитану Аммонию попал случайно. Несколько дней искал торговое судно, которое уплывет подальше от Константинополя. Это и понятно,