Жизнь Константина Германика, трибуна Галльского легиона - Никита Василенко

за убийство офицера по приговору суда могли сжечь заживо.

От возмездия франка спасла жадность Аммония. Сразу поняв, что у Овдия не все в порядке с законом, он предложил новому гребцу мизерную плату. Тот поспешно согласился. Он смертельно испугался, когда услышал от кого-то из гребцов, что богатый вельможа, провожавший Константина Германика в порту, и есть тот самый префект.

Опустил голову, чтобы его никто не признал. На протяжении всего перехода поднимал глаза лишь в двух случаях: для разведки и большой кружки с вином.

Глава ХХХ

Предсказание волхва в мертвом городище

– Как думаешь, что сказал бы покойный Аммоний, если бы узнал, что на банке сидит гребец, недавно устранивший его конкурента? – с таким вопросом Константин Германик обратился к хитроумному греку, который о махинациях египтянина знал больше остальных.

Поскольку возле трибуна остались только Лют-Василиус да молчун Тирас, опершийся на страшный серп и внимательно наблюдавший за берегом, Эллий Аттик позволил себе откровенность:

– Я так мыслю, мой славный господин, что франк или чего-то не договаривает, или у египтянина были на него другие планы, в которые он, учитывая простоту германца, его не посвящал, боясь огласки.

– Что ты имеешь в виду? – не понял Константин Германик.

– Есть некоторые детали, вызвавшие у меня сомнения. Я не успел их уточнить, поскольку Овдий напился раньше. – Грек пренебрежительно указал на гребца, который, скорчившись между двумя банками, громко храпел в нескольких шагах от них.

– Давай излагай, – потребовал трибун, – я должен знать все.

– «Умножая познание, умножаешь скорбь», – пробормотал актер, но решился и высказался: – Мне многое кажется подозрительным в этой истории. Прежде всего быстрое возвышение рядового франка. Ну, допустим, он лучше всех овладел франциской. Допустим. Но я сильно сомневаюсь, что консул Невитта не знал, для какого задания призвали его образцового солдата. Все-таки – консул Империи. Но что меня особо насторожило. Овдий обмолвился, что между убийством римского офицера и отплытием корбиты в Ольвию прошло как минимум два дня. Где франк был все это время? Где ел, пил, спал? С кем встречался?

– Не пойму тебя: к чему ты клонишь? – нетерпеливо перебил грека Германик. – Атакуй фронтом, на обход времени нет!

– Не торопи драму, – посоветовал Аттик. – Мы еще на первом эписоде, а сама развязка-эксод даже мне неведома. Я считаю, что утром префект, получив известие о том, что его офицер найден мертвым, пустил по следу Овдия ищеек. Те первым делом бросились в порт, справедливо полагая, что убийца в панике попытается покинуть город морским путем. Где нашли франка: в кабаке или возле кораблей – вопрос уже второстепенный. Главное, что нашли. А коль франк до сих пор цел и пьян, то отсюда следует: Овдия, под страхом смерти, заставили взять на себя важное обязательство. Затем препроводили прямиком к египтянину Аммонию, а тот его быстренько принял в команду.

– Ты темнишь, как проклятые предсказатели-гаруспики, – обозлился Германик. – О каком «обязательстве» ты толкуешь? Неужели ради него префект пренебрег загубленной жизнью собственного офицера?!

– Смотря, о каком задании шла речь, командир, – примирительно сказал грек. – Знаешь, бывает, что цель оправдывает средства, но никакие средства не способствуют достижению цели.

– Утоплю, – пообещал трибун.

– Не стоит, – возразил Аттик. – В этой драме я не зритель, но актер. Кто же актера в первом эписоде топит? Я думаю, великолепный трибун, что Овдию приказали следить за тобой. Ну, в случае, если ты переметнешься на сторону врага… Тогда переубедить тебя можно франциской, которая, вспомни хорошенько, вдруг «случайно» оказалась в корабельном арсенале покойного Аммония.

– Его как, разбудить или прикончить сразу? – спросил Константина Германика Лют-Василиус, кивнув в сторону франка.

– Нет, – решительно возразил трибун. – У Аттика фантазия, как у трагика Софокла. Подождем, пока германец очухается и попробует оправдаться. Может, все не так плохо… Для него…

Он как в воду глядел. Стоило франку проспаться, к нему решительно подступили Германик, Лют и фракиец Тирас. «Кто и зачем тебя послал? Почему египтянин взял на корбиту в последний момент? Сколько тебе пообещали за убийство трибуна?»

Овдий был еще нетрезв, до него дошла только последняя фраза.

– Убийство трибуна? – несказанно удивился франк. – С чего вы взяли, что я должен убивать трибуна?!

Германик кратко изложил версию Эллия Аттика. Овдий привычно понуро склонил голову, соглашаясь:

– Действительно, меня взяли в кабаке наутро, даже напиться толком не успел. Допрашивал римлянин, офицер. Не прикончил меня на месте только потому, что кто-то сидел за ширмой и покашливанием вызывал римлянина к себе. Судя по всему, неизвестный и руководил моим допросом. В конце концов офицер предложил сделку: меня пристраивают на торговую корбиту и дают возможность покинуть Константинополь. Взамен этого я обязуюсь беспрекословно слушаться капитана-навклира, если понадобится кого-то убрать. Можно мне немного вина? Очень болит голова.

– А кого убить, тебе сообщили?! – нетерпеливо спросил фракиец Тирас.

– Да почем я знаю? Сказано же: ждать распоряжения капитана-египтянина. – Овдий пожал плечами. – Наверное, опять араба. Купцы вечно грызутся между собой.

– Налить ему вина, – распорядился трибун и, уже обращаясь к Аттику, тихо бросил: – Драматург оплошал, спектакль провалился.

Впрочем, он ошибся, была еще развязка, эксод. Опустошив полкружки, к Германику, чуть пошатываясь, приблизился франк:

– Командир, позволь обратиться!

– Позволяю! – Трибун про себя отметил, что Овдий, даже хорошо выпивший, соблюдая дисциплину, обращается в установленном порядке.

– Скажи, а откуда ты узнал, что меня задержали, а потом подсадили на купеческую лодию? Аммоний мертв, я и вправду надеялся, что никто ни о чем не догадается.

Константин Германик вовремя вспомнил, что простоватый франк о театре слышал только то, что там не наливают. Поэтому нет смысла рассказывать об Эллие Аттике и его безудержной фантазии, в которой, впрочем, оказалось рациональное зерно.

Он поступил проще. Сунул под нос франку левую руку с перстнем на безымянном пальце, с трагическим надрывом изрек:

– ОН МНЕ ЯВИЛСЯ!

Увидев изображение Абрасакса, Овдий быстро перекрестился. Раз, второй, третий.

– Хороший христианин, – поощрил его командир. – Теперь иди на банку, помаши веслом, пока не протрезвеешь. Впредь без моей команды никого не убивай: ни араба, ни гота, ни римлянина.

Скоро трибун забыл о прошлом Овдия, поскольку все внимание пришлось переключить на более зримую опасность. Купеческий кораблик оказался в затруднительном положении. Гипанис сузился, стиснутый по берегам гранитными и базальтовыми скалами высотой под двести локтей. Течение сильно ускорилось, в довершении ко всему пришлось маневрировать, избегая столкновений с подводными препятствиями.

То здесь, то там прямо посреди реки внезапно вырастали острые каменные зубы, о которые в пене и клекоте бешено билась темная вода. Встречались целые каменные