Беззаботные годы - Элизабет Говард

– За последний год она так повзрослела, выросла и округлилась везде, – она с гордостью расправила свою плоскую грудь.

– Но ведь она в этом не виновата! – Полли была шокирована.

– Знаю. Но дело не в округлостях. А в ее отношении. Она обращается со мной как с ребенком.

– И со мной тоже… немножко, – признала Полли. – В общем, я сказала ей, что у нас после чая музейный сбор. Сегодня приезжают ее кузены, но они, наверное, пойдут сначала играть в теннис, а мы тогда сможем в музей.

– А я до сих пор считаю, что президентом должна быть ты. Ведь ты же все это придумала.

– Луиза самая старшая.

– По-моему, возраст тут вообще ни при чем. Идея твоя. Я голосую за общее голосование. Если я проголосую за тебя и ты за себя, ей останется только смириться!

– М-м… мне кажется, это нечестно.

Они были в Кембере, лежали на ровном песке возле самой воды, и когда зарывались в песок большими пальцами ног, к ним просачивалась вода, чуть прохладная и восхитительная. Время было послеобеденное; экспедицией на пляж руководил Руперт (у Зоуи разболелась голова, и она не поехала), который построил большой и сложный замок из песка, окруженный рвом, – якобы ради развлечения Невилла и Лидии, которым он быстро наскучил.

– С ним ведь уже ничего не сделаешь, – объяснила Лидия Руперту.

– Да, от этого замка нам никакого толку, – подхватил Невилл. – Мы лучше построим свой.

Так они и сделали. Но выбрали место слишком близко к воде, поэтому замок получился непрочным и постоянно оседал, и они слегка поссорились, а потом построили новый, но слишком высоко на берегу, и хотя Невилл носил ведерками воду для рва, тот пустел быстрее, чем его успевали вновь наполнить.

Руперт, сразу же сообразивший, что он, в сущности, строит замок для собственного удовольствия, продолжал прорезать мастихином бойницы в четырех угловых башнях. Вид у него был совершенно увлеченный, и он этого хотел, мечтал вернуть себе чудесную поглощенность настоящим, которую так часто видел у детей. «Когда я рисую…» – начал он и сразу осекся. Он не создал ни единой картины. Он ленив, он слишком устает после целого дня, проведенного в школе, большая часть его свободного времени нужна детям. И, конечно, есть еще Зоуи. Вообще-то, его живопись раздражала Зоуи: каким-то образом она ухитрилась захотеть выйти за художника, который на самом деле не рисует. Впервые он обнаружил это на прошлое Рождество, когда захотел провести десять дней у друга, вместе с которым учился в школе искусств Слейда – у Колина имелась приличная мастерская, они собирались вскладчину нанять модель и поработать, но Зоуи хотелось покататься на лыжах вместе с Эдвардом и Вилли в Санкт-Морице, и она плакалась и дулась до тех пор, пока он не сдался. А на обе затеи не хватало ни времени, ни денег. «Не понимаю, почему нельзя рисовать в Швейцарии, если тебе приспичило», – сказала она после того, как добилась своего.

Занятные получились каникулы, удачные в неожиданном отношении. Руперту они были совсем не по карману, но он лишь много позже понял, насколько, и осознал, как ненавязчиво Эдвард платил за всех: за спиртное, выходы на ужин, подарки для старших девочек и младших детей, за лыжные подъемники, прокат коньков для Зоуи, которая предпочитала их лыжам, и тому подобное. К тому же Эдвард был очень добр к Зоуи, составлял ей компанию на катке, пока Руперт и Вилли катались на лыжах. Вилли была великолепной лыжницей: отважной, грациозной и стремительной. Руперт с трудом мог угнаться за ней, но ему нравилось кататься с ней вместе. Лыжный костюм подходил к ее мальчишеской фигурке, в алой шерстяной шапочке она казалась очень юной и эффектной, хотя в волосах уже пробивалась седина. Однажды по пути наверх на лыжном подъемнике его ошеломила картина ослепительно-белых склонов с лиловыми тенями под безоблачным лазурным небом и чернильно-черных деревьев в долине внизу, он повернулся, чтобы крикнуть Вилли, как все это прекрасно, но, увидев ее лицо, промолчал. Она сидела, поставив локоть на ограждение подъемника, и подпирала голову одной рукой в перчатке, ее широкие брови, намного темнее волос, были слегка сведены вместе, глаза наполовину прикрыты, поэтому выражение в них он не мог прочесть, губы – которыми он всегда восхищался с точки зрения не столько чувственности, сколько эстетики, – были плотно сжаты, и в целом на лице отражалась тревога.

– Вилли?.. – нерешительно позвал он. Она повернулась к нему.

– Мне придется удалить все зубы до единого, – сказала она. – На прошлой неделе мне написал мой дантист, – и прежде, чем он успел хотя бы взять ее за руку, вымученно и коротко улыбнулась ему и отмахнулась: – Ну и пусть! Через сто лет они все равно бы выпали сами!

Жалость сдавила его.

– Мне так жаль, – выговорил он.

– Давай больше не будем об этом.

Он предпринял последнюю попытку.

– Но ведь это ужасно для тебя!

– Привыкну.

– А ты… уже сказала Эдварду?

– Еще нет. Но вряд ли он будет против. В конце концов, у него самого их почти не осталось.

– Женщины – другое дело… – начал Руперт и попытался представить себе, как отреагировала бы на такое письмо Зоуи. Господи! Да она решила бы, что это конец света!

– Для женщин все по-другому, – ответила Вилли. – Хотела бы я знать, почему?

Они доехали до вершины. Разговор не возобновлялся, больше она никогда не упоминала о нем.

По вечерам они ужинали и танцевали. Обе дамы обожали танцевать и не желали останавливаться, а Руперт, утомленный свежим воздухом и физической нагрузкой, только гадал, откуда у его спутников силы – особенно у Эдварда. Сам Руперт к полуночи буквально валился с ног, но Зоуи всегда хотелось танцевать, пока оркестр не заканчивал выступление. Наконец они вчетвером поднимались в свои номера, соседние на втором этаже отеля, и останавливались возле дверей: Эдвард целовал Зоуи, Руперт – Вилли; женщины соприкасались щеками на долю секунды, предписанную семейным этикетом, а потом наконец расходились на ночь. Зоуи, которая так радовалась каждой мелочи, что ее удовольствие уже начало восприниматься как упрек (если этого ей достаточно для счастья, почему же тогда он так редко радует ее?), движением ступней сбрасывала туфли, расстегивала новое алое платье и расхаживала по комнате в бледно-зеленой нижней кофточке, штанишках и новых сережках со стразами, которые он подарил ей на Рождество, присаживалась на кровать, чтобы снять чулки, брела к туалетному столику, чтобы собрать волосы на затылке большой черепаховой заколкой, готовясь нанести крем на лицо, болтала, со счастливым видом перебирала воспоминания прошедшего дня, пока он, уже лежа в постели, наблюдал за ней, радуясь, что она так весела и довольна.

– Разве ты не рад, что я уговорила тебя поехать? – однажды вечером спросила она.

– Рад, – подтвердил он, но насторожился, почуяв подвох.

– Сегодня утром Эдвард предложил следующим летом всем вместе отдохнуть на юге Франции. Они с Вилли ездили туда в свадебное путешествие, а я еще никогда не бывала. Что скажешь?