Тени незабытых предков - Ирина Сергеевна Тосунян

Не поговорили. К тяжелой болезни добавилась другая, бушующая и сметающая сегодня все на своем пути…

В последний раз, когда я была в Армении, Завен подарил мне свою только вышедшую книгу, и я, восхитившись прочитанным, написала текст. Он был напечатан в «Литературной газете» 26 декабря 2018 года.

«Ночью закончила читать книгу «Сергей Параджанов. Изоляция». Составитель З. Саргсян. Музей Сергея Параджанова, Ереван, 2018. Иллюстрированный рисунками и коллажами самого автора, красивый и внушительный – в 400 страниц – фолиант. В книге – только письма большого режиссёра и человека, пересланные им из заключения на волю легальными и нелегальными способами.

17 декабря 1973 года. Киев. В этот день Сергей Параджанов был арестован по сфабрикованному обвинению. Этот день он считал днем своей смерти. С этого дня началась его тюремная эпопея, которая длилась 4 года и 13 дней. Он писал эти письма почти до последнего дня неволи, когда еще не ведал и не верил, что будет свободен, не досидит чуть меньше года (благодаря упорству Лили Брик и хлопотам французского поэта Луи Арагона), определенного ему тогдашним режимом пятилетнего срока… Когда прокурор, перед тем как выпроводить арестанта на волю, спросил, как принято в таких случаях, осознал ли Параджанов свою вину, Параджанов, «к удивлению присутствующих, на этот вопрос ответил так: «Гражданин прокурор, мне нечего осознавать. Пусть свою вину осознает тот следователь по особо важным делам, благодаря которому меня посадили».

Мощная книга! Абсолютно романная, с закольцованным сюжетом и небольшим, но необходимым послесловием составителя – о подробностях «странного» освобождения Параджанова.

Но… не самое простое оказалось чтение. Чересчур эмоциональное. Что сказать: я потрясена, не спала почти полночи, все думала, смогу ли адекватно выразить словами все, что чувствовала в процессе чтения.

Что же мы за люди такие, если в очередной раз ничтоже сумняшеся распяли обыкновенного гения, живущего в одном с нами мире (читай – околотке, только руку протяни), и даже не поморщились! Это чувство испытываешь с каждым новым прочитанным письмом. Думали, что навсегда уничтожили сие неординарное, такое непохожее на нас явление – «она, должно быть, из Китая, здесь на нее похожих нет»; думали (жалкие людишки!), что отлично справились с поставленной задачей извечного изничтожения непохожести, а в действительности – какую (в очередной раз) «биографию делают нашему рыжему! Как будто он кого-то нанял». Впрочем, без этого едва ли шарик наш крутился бы так резво!

«Изоляция» получилась невероятной, по мне – это удивительный киносценарий – монолог большого мастера в загоне. Кинематографичен до сути, до самой последней фразы. Уверена, что по этой книге обязательно будут учиться писать сценарии и снимать фильмы о Мастере.

Параджанов великолепен. Конечно, эмоционален. Думаю, что он сознательно прописывал каждое, даже самое короткое письмо как сцену (из фильма ли, из спектакля – все равно), видел ее отстраненно и контролировал «внутренним взором» даже те письма, где – «мернумем!» (умираю – на армянском). Гениальность не пропьешь, не свернешь ей шею, даже посадив на цепь. И, боже мой, сколько же из него фонтанами бьет идей! А он их раздает в письмах пригоршнями.

Знаменитый итальянский кинодраматург Тонино Гуэрра рассказывал мне, как был дружен с Параджановым, как ездил к нему в Тбилиси, а затем они вместе отправились в Армению. О том путешествии Гуэрра написал книгу «Теплый дождь» (в Италии она была отмечена премией) и был поражен, когда один совершенно незнакомый ему человек в Москве сказал, что знает эту книгу, что читал ее. Сергея Параджанова Гуэрра тогда не называл Параджановым. Нельзя было. Такое было время. Он называл его – Агаджанян. Поэтический Параджанов в кино. Говорил: «Он как воздух, как сказка. Если мне трудно, плохо, если раздражает все: улицы, машины – я смотрю какой-нибудь параджановский фильм. И все становится другим, и я становлюсь другим».

После того как Параджанова засадили за решетку, на бюро ЦК первый секретарь Щербицкий заявил, что с «поэтическим кино на Украине покончено».

Огромна, практически неподъемна работа с письмами Завена Саргсяна, я это увидела и оценила еще и потому, что в свое время прошла нелегкую школу работы с ними в «Литературной газете» (несколько лет работала в отделе писем и знаю, «с чем все это едят»). И эта его раскадровка! Где есть только письма самого Параджанова, перебивающиеся несколько раз дубовым шизофреническим официозом! Очень сильный прием. Построение книги, пожалуй, – одна из самых важных находок «Изоляции», только монологи-сценки и «мизансценки» автора (многочисленные списки и перечисления, кому что подарить, что кому передать и так далее), никаких ответов визави. «Тебе, Светлана, кажется, что я купец и старьевщик (ветошник), – пишет он жене. – Да, это так. Я выражал и выражаю свое внимание к людям через вещи… Если ты знаешь, что из моих вещей можно подарить тем людям или человеку, то, пожалуйста, подари. Мне ничего не жалко! Кроме своих работ».

Я подумала, что мне, скажем, было бы тягостно и неинтересно читать ответные «монологи» даже Романа Балаяна или Лили Брик с Василием Катаняном. Пусть это будет отдельной темой, она вполне периферийная. Параджанов «пробелы» сам восполняет блистательно, с лихвой. Все предельно четко, понятно. Сюжет движется стремительно, хотя для самого «сидельца» он еле ползёт. А к тому же есть еще и дельные комментарии составителя. И хотя сквозь письма продираешься с болью, кровью и стонами, становление самого Параджанова – слабого, больного, сложного, пульсирующего, фонтанирующего идеями, без которых он даже на зоне не может существовать, противоречивого, трезвого, ни на кого не похожего, гениального… все настолько выпукло! Исповедь-проповедь! И этот удивительный эпохальный роман-свидетельство он писал четыре с лишним года! О своей гениальности знал, прекрасно знал и нисколько этого знания не стеснялся. Правда, оговаривался: «Я тоже жил высоко, на 7-м этаже – но это не та высота Олимпа, откуда сбрасывали, а не сбрасывались!»

Прожил. Пережил. Дожил. И отомстил недругам – как и другой распятый – любовью.

Александр Межиров: «Что ж ты плачешь, старая развалина…»

В 2003 году, когда я решилась переехать к мужу в Америку, а времена тогда были вполне нетроглодитские (что в переводе с древнегреческого означает людей «не живущих в норе или пещере»), редакция предложила мне должность собкора газеты в США. Мне это было не в новинку, позади остались почти три года интереснейшей жизни и работы в Японии. Значит, обрадовалась я, впереди ждет не менее любопытный для журналиста еще один новый жизненный поворот. Составила список тем и персон, с которыми хотелось пообщаться. Для начала.