Тени незабытых предков - Ирина Сергеевна Тосунян

в журнале «Иностранная литература» в 1968 году и в издательстве «Искусство» в 1971 году я и открыл Мурьете дорогу на наши бескрайние сценические просторы, на подмостки драматических и кукольных театров. Также кантата была разыграна в бесподобной пантомиме Театра Пластической драмы Гедрюса Мацкявичюса. Помню, я был указан в программке как переводчик, на шутливое мое замечание, что в пантомиме не произносится ни одного слова, Гедрюс, помедлив, ответил с улыбкой, что всю эту историю театр ведь извлек из моего перевода.

Наиболее запомнившимися были спектакли Ставропольского театра имени Лермонтова (1974), с великолепной музыкой Бориса Рычкова, Ташкентского (1982) и Томского (1991) кукольных театров.

– Вы независимо от Захарова выбрали и предложили эту кантату Марку Анатольевичу для постановки или главреж «Ленкома» сам был инициатором?

– Я не был с ним знаком. Этот мой перевод, опубликованный в журнале «Иностранная литература», показал Марку Захарову искусствовед Борис Бродский, и Марк Анатольевич обратился ко мне с просьбой написать по мотивам кантаты собственную пьесу. Театр располагал обожаемым молодежью рок-ансамблем «Аракс» Юрия Шахназарова, так что речь шла о возможном создании музыкального представления, которое ознаменует рождение нового направления в театре. Был еще один мотив у режиссера: укрыться за именем знаменитого Неруды от нападок на театр после «нехороших» спектаклей «Братья Лаутензак» и «Тиль». Это, кстати, привело к тому, что на первой премьерной афише я был указан лишь как автор некой «сценической редакции», но после моего решительного несогласия на всех последующих афишах неизменно значилось «П. Грушко по мотивам Пабло Неруды». Конфликта не произошло. Впредь я показывал Марку все свои новые пьесы, а он более чем уважительно отзывался обо мне в интервью.

От намечавшейся работы веяло новизной, и она отвечала моим творческим устремлениям той поры. Отнюдь не из-за плана содержания, как говорят искусствоведы, а из-за плана выражения. Я писал стихи, много переводил поэзию с испанского и перекладывал беллетристику на язык драматургии, но не ножницами (следуя букве), а стихами (следуя духу произведений). Незадолго до этого закончил стихотворную драмопись «Без Царя в голове» по «Истории города Глупова» Салтыкова-Щедрина и в муках трудился над стихотворным переложением «Было или не было…» по роману Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита». К этому времени я уже определил свое литературное дело как метод «Trans/форм», перехода одного в другое. Все болели тогда постановкой «Иисус Христос – суперзвезда» Ллойда Вебера и Тима Райса. Хотелось на уровне текста сделать что-то не хуже.

Я решил написать по мотивам нерудовской вещи русскими современными стихами не пьесу с отдельными «зонгами», меня от вставных «зонгов» на театре мутит, а цельную стихотворную пьесу с ритмическими лейтмотивами. Чтобы проверить действенность естественной поэтической речи на сцене, точной метафоры и других поэтических средств, экономящих печально короткое время любого театрального спектакля. Стихи в ту пору я писал в основном в стол, а тут возможность растиражироваться на зрителе!

Поначалу предполагалось поручить написание музыки Борису Рычкову, который, как я упомянул, создал музыку к нерудовской кантате, поставленной Ставропольским театром. Елена Камбурова до сих пор поет один из тех текстов с музыкой Бориса. Но «по наводке» Юрия Энтина в результате был приглашен Рыбников.

– А почему «Сияние» стало «Звездой»?

– Слово «звезда» вместо «сияние» (fulgor), как это было у Неруды, – не бог весть какая переводческая находка, но она стала неоценимым подспорьем. Останься в переводе расплывчатое «сияние», не придумалась бы Звезда как ипостась Тересы (обе роли исполняла Любовь Матюшина) и не стала бы эта Звезда путеводной мечтой Хоакина (Александр Абдулов). Тогда и слово «смерть» в контрапункт Звезде не ожило бы в персонаже Смерти с большой буквы, циничной ипостаси Главаря рейнджеров (обе роли – Николай Караченцов), которая неуклонно направляет Хоакина к могиле. Куда как просто: пошел за Звездой, и тут же за спиной объявляется Смерть со своей «идеологией»:

Не живет на свете долго звездолов,

путь к звезде усыпан сотнями голов!

Раз на свет родился – заплатить изволь!

На земном базаре вместо денег – боль!..

Обернётся мукой твой кровавый путь,

может, лучше – сразу? Стоит ли тянуть?!

– Ваша пьеса «Звезда…» по мотивам нерудовской кантаты содержит красивые арии главных героев Тересы и Хоакина, зловещие арии Смерти. И есть там такие строки: «Если снится курица, – значит, будет дочь…» и «Если снится огурец, – значит будет сын…». Ведь эти утверждения принадлежат Вашему перу, где Вы их взяли? От бабушки или мамы услышали?

– Многое откладывается в памяти и, когда пишешь, вдруг само по себе объявляется. Думаю, главный поток просторечий у чилийских простолюдинов в пьесе – из моего послевоенного отрочества в подмосковном Пушкино, где была главная российская барахолка. Этакий Вавилон. «Налетай, подешевело!», «"Дели" насмердели, "Дукат" не виноват!» Это о папиросах. И переделки песен, простите: «Набухали груши у Катюши, / у Ванюши вырос огурец…» Но и вещи печальные, из подсознания. К примеру, реплика «Ясно ведь написано, / все ж таки газета!» Это определенно отголосок пресловутого «дела врачей-отравителей». Мама с газетой в руках растерянно говорила отцу: «Ведь в газете об этом написано». И она плакала как девочка, когда сообщили о том, что это навет. По Михаилу Михайловичу Бахтину: сначала все – чужое, потом чужое-свое, потом – свое.

– Сведущие люди свидетельствуют, что сразу же после премьерных показов представительницы прекрасной половины человечества стали буквально «купать» Вас в овациях, восхищении, преклонении… Не утомляла возникшая популярность?

– Не помню, тем более что в это время весь мир начала застить Маша. А что касается прекрасной половины человечества типа Женщины, то я, человек типа Мужчина, неизменно удивляюсь их таинственной непостижимости, и они это, по-моему, чувствуют.

– Спектакль имел невероятный успех – еще бы: прекрасный текст, великолепное режиссерское прочтение и игра актеров, красивая музыка. И все же, почему в то время практически все актеры, занятые в «Звезде…», утверждали, что во время спектакля держали, фигурально говоря, фиги в карманах»?

– Дело в том, что спектакль заворачивали одиннадцать раз. В пустом зале появлялись инквизиторы из Управления по делам театров. Смотрят. Уходят. Вызывают в Управление. «В гробу» видела эта многоглавая гидра поэзию и метафоры. Тему родины велели усилить! Расовую дискриминацию – тоже! Патологизмы Смерти – Караченцова убрать! Мурьета – Абдулов пусть будет не одиноким мстителем, а чтоб спящих борцов пробуждал! Проституток из таверны «Заваруха» сократить! Почему рок-музыка? Усилить призыв к борьбе чилийского народа! И потом, что за намеки: «Выправляй скорей бумаги и – айда!»? Куда айда? А это что: «Здесь тоска и нужда / да пустые миски! / Там веселье, еда