Тойота-Креста - Михаил Тарковский

– Ну вот так, – подытожил Саня, – пошли к столу.

– А ты дотрагивал?

– Не понял?

– Официанток, говорю, дотрагивал?

– Закусывай давай! Я с женой был… Да и хрен на них… Но вообще они нормальные… Одна нас даже на микрике подвезла. Ну давай! На чём мы остановились?

– На микриках как раз. У Вэдового сейчас микрик, он пассажиров в Енисейск возит. Да… Ну, в общем, я, конечно, согласен, что есть выражения, которые от вас пошли… Всякие там… фичи, корчи и коцки, х-хе, – Женя сморщился.

– Вот и забирайте их. Но только не микрик! Микрик – это не ваше.

– Наше!

– Нет, не ваше! Н-да… – вдруг задумчиво сказал Женя, одной рукой держа стопку с водкой, а другой задумчиво крутя зажигалку.

– Дай сюда зажигалку! Вот так… Да нормально всё, Жек… Просто я смотрю на тебя… и настолько это в твоей манере – сначала чо-нибудь городить, собирать чо попало, а потом взять замолчать и сказать… что-нибудь, ну… такое…

– Хм… Ну да… – Женя помолчал. – Короче, ты сам попросил… Я тут думал… Знаешь вот, почему от Новисиба до Южного все… говорят одинаково? Будто это не шесть тысяч вёрст, а всего лишь один город такой… такой какой-нибудь Даль… не знаю… Сиб… Сибдальск… Который расчекрыжили, распластали по районам всем этим Ленинским, Кировским и Дзержинским и ещё хрен знает каким… – Женя потихоньку распалялся. – Распилили, понимаешь, как какого-нибудь «ипсунa»… или «енота»… и набили промеж воздуха, тайги самой чахлейшей… гарей да марей… гор, сопок… и так вот вспёрло, взрезало его, развалило хребтами, разбросало на шесть тысяч вёрст, а хребты так и стоят, острые, как лезвие, и режут ветер в лоскуты-ремушки… а он, тягучий такой, – снова сам с собой соединяется, как его ни режь… и это мне и нравится…

– Тэ-ак, – протянул Саня. – Дальше.

– А дальше, значит, этот наш с тобой Сибдальск разрезали по перекрёсткам и раскидали со всеми теплотрассами, ТЭЦами и гостинками на столько вёрст… Со всеми Саньками и Женьками, Оксанками и Олеськами… Нарубили, как черемшу, и только уже не камешками переложили, а целыми скальными развалами, курумными россыпями, залили воздухом этим то морозным, то знойно-хвойным, то степным… и рассыпали чуть не до Урала… и вот когда парнишка красноярский с владовским по телефону базарит про шабашки для своего пилёного «ипсунa», то тот его с полслова понимает, потому что они хоть и чёрт знает на каком языке говорят, но на одном… – Женя помолчал. – Чёрт знает на каком, но на своём, главное…

Хотя, слушай, – Женя заулыбался, – в каждом месте всё равно свои… что ли… допуски… В Омске – у пацанвы словечко есть: «приорали», ну в смысле погудели, покуролесили («вчера приорали так!»), а на Сахалине вообще всё шиворот-навыворот: автомат гидромуфтой называют, конструктор – разбором, а диски колёсные – титанами… Но это всё мелочи… главное, что меня самого куда ни кинь, я увижу эти пятиэтажки, теплотрассы, шиномонтажки – и узнaю, потому что это всё моё. И это мне помогает дома быть хоть где… и вот выходит, с одной стороны, я огромный, как Транссиб, а с другой, – Женю потихоньку начинало срубать с дороги, но ему было жалко засыпать, и он, бодрясь стопарями, уже покачивался, чертил указательным пальцем и ворочал языком всё труднее:

– А с другой… я, наоборот, мелкий, как щ-щ-щебёнка, серый, можно сказать, как гравий, как… э-э-э гравельный закосок… Как блок от панельной пятиэтажки… и в том моя сила… Я подробный, как щебёнка, но… покладистей ребёнка! Ха-ха! Действительно, иногда хочется покласть… на всё…

Саня смотрел на Женю с терпеливым теплом, отвалясь на спинку диванчика и держа в откинутой руке чуть склонённую стопку:

– Ну?

– Не нукай – не запрягал… Вот меня японцы, кстати бы, поняли… Ты заметил – у них этих нет… ну… – он вытянул руку вверх ладонью и поболтал, как ластой, прося подсказки, – ну как их… ну этих… Пе-пе-пе! – капризно передразнил он кого-то. – О, гениев! Гениев нет! Не-а. Бесполезно. Не принято рыло высовывать, они-то знают, в чём сила… Знаешь в чём? Хе-ге… В плече. В плече-е-е, брат… – Женя встал со стопкой и жамкнул Саню за плечо пятернёй. – А-а-а… эти з-западушники… – Женя презрительно махнул рукой, – якалы. Всё проякали уже…

– Не понял. Женя сел:

– Вот и я не понял: мы-то какого хрена туда лезем?! И я так скажу – вы лезьте, но без меня. И более того, мне как русскому человеку… ага… ближе японцы, чем якалы, считающие себя христианами… Я даже с батюшкой поспорил… Он, правда, наругал меня, конечно… и правильно, кстати, сделал… Нас надо ругать… Но мне всё равно… они ближе… иногда… и знаешь чем – смирением. И потому, братан, мне германские тачки не нравятся, хоть они и зверёвей… и напористей… и как-то накочепыженней… И имена у них в цифрах…

А я цифру не уважаю… Я слово люблю. А оно, – Женя поднял палец, – в начале было…

– Монолог Евгения из пьесы «Распилыш»!

– Ну давай! Хорош греть.

– Давай. И вообще – хорош, завтра рулить с утра. И так вон целую бабайку… приорали.

– Мы-ы зато не кур-рим папи-роса-ак! И-и-и-э не р-ревем по про-ошлому навзрыд… – взревел напоследок Женя:

– Я с утра как гравельный закосок буду и п… п… причёсен, и умыт!

– Причёсен, – передразнил Саня, – уже лыка не вяжет… Спать ложись, закосок…

С утра белый «блит» стоял опутанный шлангами в гараже на Снеговой. Ему мерили давление, меняли жижи, и он стоял, как лошадь под дождём, тихо набираясь сил. Купили масла, антифриза, какой-то океанской синевы незамерзайку в рыхло вздрагивающей бутыли. Женя удовлетворенно возился с канистрами, напевая:

– Та-дари-дара-дари-дарада…

– Слышь, дарада… ходовку, наверно, сегодня не успеем, – говорил Саня, – на завтра тогда. А я по делам поеду, давай, короче, сам… И звони. Если чо.

– Если чо, я сам тебя добуду, – сказал Женя и запел:

А пока шарашься по делам,

Разную дорожную приблуду

Я смогу купить себе и сам:

Свечи, трос, ключи и пассатижи,

И незамерзайку посиней…

Видно, я и сам меняю жижи,

Становлюсь и чище, и сильней!

– И походишь сильно на свиней! Заколебал… Посерьёзней будь маленько… Седни ещё Галя из Суньки[10]приезжает… Мне встречать её…