Царство селевкидов. Величайшее наследие Александра Македонского - Эдвин Бивен

Следует заметить, что до перехода через Евфрат не упоминается ни одна страна, которая не была бы открыта для атак с моря. Сухопутные войска Птолемея никогда не переходили Тавр. Обеспечив путь через Северную Сирию (сама Антиохия, как мы уже видели, была взята в результате атаки с моря), они направились на восток. В Малой Азии – до сих пор скорее она, а не Сирия была базой Селевкидов – двор Лаодики и Селевка был в безопасности от завоевателей, если не считать берега. И даже берег был лишь отчасти захвачен флотом Птолемеев. Действительно, Эфес, где еще располагалась Лаодика в тот момент, когда полководец Птолемеев писал свое письмо, уже давно попал в руки Птолемея, и селевкидский двор отступил, несомненно, на безопасное расстояние – в Сарды. Однако Милет и Смирна остались в союзе с Селевкидами.

О потере Эфеса, видимо, можно узнать из истории, которую рассказывает Филарх[542]. Двор располагался в каком-то другом месте (не в Эфесе), о котором не говорится: безусловно, это должны были быть Сарды. Однако Эфес все еще находился в руках Лаодики, поскольку Софрон, правитель города (ὁ ἐπι τῆς ̓Εφέσου), был призван на аудиенцию к царю. Каким-то образом он вызвал неудовольствие Лаодики, и она решила с ним расправиться. Однако среди служанок Лаодики была Даная, дочь того знаменитого придворного Леонтиона, который блистал среди соратников Эпикура. Даная всегда была рядом с царицей и знала о всех ее планах. В былые дни Софрон был ее любовником. Когда Софрон предстал перед царицей, Даная сидела рядом с нею. Во время разговора Лаодики с Софроном Даная поняла правду: Лаодика хочет его убить. Она сделала ему быстрый, незаметный знак. Он все понял. Софрон притворился, что в целом согласен со всем, что предлагает Лаодика, но просит еще два дня на размышление. Лаодика согласилась. В следующую ночь Софрон бежал в Эфес, спасая свою жизнь. Тогда Лаодика поняла: это дело рук Данаи. Немедленно старая дружба растаяла в огне мстительной ярости. Даная предстала перед Лаодикой, как преступница, но на все вопросы царицы она отвечала презрительным молчанием. Ее увели, чтобы сбросить со скалы. Выходя, она сказала фразу, которую окружавшие ее люди сочли достойной увековечения: «В обычной своей жизни люди мало обращают внимания на религию – и в этом они правы. Я спасла человека, которого любила, и вот какую награду я получаю от Сил, что стоят над нами. Лаодика убила своего любимого, и считается, что она заслужила все свои почести».

Итак, Софрон бежал в Эфес. Город был небезопасным местом, пока им владела Лаодика. Возможно, именно Софрон теперь призвал войска Птолемея. В любом случае через несколько лет мы видим город занятым гарнизоном Птолемея, а командующим одного из флотов Птолемея числится некий Софрон[543].

Юный царь Селевк, судя по всему, рано встал во главе армии за Тавром, чтобы защитить или отвоевать Сирию и восточные провинции[544]. В его отсутствие и в отсутствие войск, последовавших за ним, дела у сторонников Селевкидов на побережье пошли совсем плохо. Например, Смирна была атакована не только флотом Птолемея, но и своей соседкой, Магнесией на Сипиле, где было большое военное поселение, объявившее, что является противником Лаодики и Селевка: его обитатели разорили поля Смирны[545]. Но все-таки Смирна держалась и в этом регионе власть Селевкидов осталась неприкосновенной. Колония в Магнесии была вынуждена вернуться к старому союзу, и спустя какое-то время она была включена жителями Смирны в их собственное государство[546].

В обмен на верность царь осыпал Смирну своими милостями. Он дал обычное обещание, что город останется автономным и не будет платить дань[547]. Он также гарантировал ему владение всей территорией, которой он уже владел, и обещал вернуть то, чем он владел раньше. Более того, он сам был горячо заинтересован в том, что было главным интересом города,– в великом храме Афродиты Стратоникиды. Для Смирны было бы очень выгодно, если бы она сама могла укрыться за святостью своего храма, если ее можно было считать «священной и неприкосновенной» (ἱερὰ καὶ ἄσυλος). Она могла достичь этой выгоды только в той степени, в какой независимые державы тогдашнего мира и все, у кого были физические возможности нарушить эту святость, могли согласиться уважать ее. Теперь целью Смирны было достичь такого признания. Она начала с того, что получила предсказание дельфийского оракула в пользу своих притязаний. Вооруженный пророчеством, город обратился к селевкидскому царю. Сам Селевк горячо встал на сторону своего верного города. Он написал письма ко всем городам греческого мира, «к царям и правителям, городам и народам»[548], прося их признать храм Афродиты Стратоникиды убежищем, а Смирну – городом священным и неприкосновенным. Один из ответов ему сохранился: от города Дельфы, который, поскольку именно оттуда происходил первоначальный оракул, естественно, был благоприятен. Он поручает феорам, которые были посланы по греческим городам, дабы пригласить их жителей на Пифийские игры[549], выразить особую благодарность царю Селевку как за его благочестие в повиновении оракулу, так и за почетное обращение с греческим городом[550].

Птолемей не стал продолжать лично командовать азиатскими кампаниями. После своего набега на восточные провинции он возвратился в Египет, где произошли беспорядки, требовавшие его присутствия[551]. Однако война с этим не закончилась. Птолемей оставил своих чиновников, чтобы те управляли от его имени как Востоком, так и Западом: вКиликии своего «друга» Антиоха, в провинциях за Евфратом – «еще одного полководца», Ксантиппа[552]. Хотелось бы знать, на каком принципе в этот момент Птолемей основывал свою политику. Его хвалили за мудрую осторожность: он отступил после своего победного марша. И действительно, традиционной политикой его дома было полагать разумные пределы своим амбициям. Однако тексты едва ли выставляют деятельность ПтолемеяIII в подобном свете. Его личное возвращение в Египет не стало эвакуацией завоеванных стран. В этот момент опьяняющей славы, повергнув династию соперника, ПтолемейIII, судя по всему, на самом деле надеялся стать царем и Азии, и Египта. Он фактически собирался управлять Ираном из Александрии, как зависимой державой. Отнюдь не его осторожность, а сила обстоятельств заставила царя отказаться от этой идеи.