Изгои Средневековья. «Черные мифы» и реальность - Гила Лоран

Кроме продолжения палестинской традиции мученичества и «соревнования» в религиозном самопожертвовании с крестоносцами и христианскими мучениками в целом кидуш Га-Шем 1096 года нужно рассматривать в контексте ашкеназского эсхатологического сценария, который Юваль назвал «мстительным избавлением», где ему отводилась роль триггера божественного возмездия гонителям и – одновременно – мессианского избавления евреев.

Как теоретизировал еще французский социолог Эмиль Дюркгейм в «Элементарных формах религиозной жизни», сакральное для утверждения своей сакральности требует наличия профанного. Крестоносцы, отправляясь на священную войну в Святую землю, противопоставляли свою святость нечистым сарацинам, у которых собирались отвоевывать Гроб Господень, и нечистым иудеям, наследственно виновным в убийстве обитателя Гроба.

Иудеи, в свою очередь, утверждали собственную оппозицию сакрального – профанного, отзеркаливая основные христианские понятия. Крестоносцы шли пострадать за веру – евреи оказались готовы превзойти их в мученичестве; крестоносцы мстили евреям за распятие Христа – евреи своей смертью надеялись вызвать божественную месть христианам. Так и еврейские авторы в своих хрониках последовательно инвертируют христианскую картину, характеризуя всё свое как чистое и священное, а всё христианское – как нечистое и профанное. Время, пространство и статус героев в этих хрониках выстраиваются в иерархию – от профанного к сакральному; иерархия вообще очень характерна для средневекового восприятия сакрального.

Помимо апогея сакрального пространства – Святой земли, в которую стремились крестоносцы (только эта благая цель профанируется тем, что направляются они к «дому идолопоклонства», с точки зрения еврейского автора), – в хрониках присутствуют и другие типы пространства: различные события рейнских погромов локализованы с той или иной степенью подробности.

Есть несколько основных мест, где происходят погромы, убийства, насильственные крещения и акты еврейского мученичества. Это дома евреев и их соседей-неевреев, резиденция епископа, улицы и рыночные площади, синагоги и церкви, городские стены и башни, река и другие водоемы за пределами городских стен и, наконец, близлежащие селения и лес.

Городское пространство в описаниях погромов иерархизировано. Посмотрим, например, на кульминационное в двух хрониках – Шломо бар Шимшона и Майнцского анонима – изложение событий в городе Майнце:

Действие начинается вне городских стен, у ворот, продолжается – внутри городских стен, во всем городе «от края до края». Проводя категориальное различие между городом, окруженным стеной, и городом, не имеющим укреплений, традиционная еврейская топография придает городским стенам не только практическое, но и символическое значение и ставит городское пространство выше загородного. Майнц, будучи, конечно, германским городом, во всех еврейских хрониках метонимически – как обиталище «святой общины» – приравнивается к Иерусалиму и Сиону и в силу этого приобретает определенную сакральность.

Еврейское кладбище в Майнце

Заполнив город, крестоносцы попадают на архиепископское подворье, в резиденцию городской власти и высшей местной церковной власти, то есть в политический и сакральный центр города. Архиепископ Майнца (в те годы – Рутхард) был к тому же одним из самых влиятельных князей империи (с XIII века он неизменно участвовал в выборах императора и являлся архиканцлером) и примасом Германии, то есть главой германской церкви и представителем папы к северу от Альп, так что можно сказать, что крестоносцы проникли в церковное сердце Германии. Погром продолжается во дворе, затем во внутренних помещениях и, наконец, в некоем отдельном, наиболее укрепленном помещении этой резиденции. Вторгаясь и продолжая погром во дворце архиепископа, где не могло не быть своей церкви или часовни, крестоносцы профанируют собственное сакральное пространство и нарушают феодальное право и право каноническое, помимо неприкосновенности духовных лиц блюдущее неприкосновенность церкви и прилегающей к ней территории (от 30 до 60 шагов) как места убежища. Впрочем, нельзя сказать, подразумевал ли этот упрек еврейский хронист.

В такой последовательности можно увидеть обыкновенную логику осады: защитники постепенно отступают и сдают осаждающим ворота, стены, посад, крепость и самую неприступную башню крепости. Но примечательно, что пространственная иерархия здесь сопровождается иерархией еврейского благочестия. В городе евреи пытаются бороться с крестоносцами, пусть безуспешно. На епископском подворье они как продолжают борьбу, так и демонстрируют пассивное мученичество, позволяя врагам убивать себя. В покоях они уже переходят к активному мученичеству, убивая членов своих семей и самих себя. В последнем, наиболее укрепленном помещении они продолжают сопротивление и активное мученичество, а женщины дополнительно провоцируют врагов на нанесение им телесных повреждений, необязательно с летальным исходом. Если пассивное мученичество оценивалось выше, чем сопротивление, а активное – выше, чем пассивное (несмотря на его сомнительную легитимность, о чем шла речь раньше), то вершиной нашей гипотетической иерархии оказывается даже не мученическая смерть, а переживание физических мучений. Это, возможно, указывает на христианские эталоны еврейского самопожертвования: отстаивая свою веру, они в то же время стремились превзойти в страданиях христиан, подражавших страстям Христовым.