Соль и пламя. Вестница - Татьяна Зингер

– Как жаль, что я утратила твое доверие. Ведь именно ты оказался мне дороже всех на свете, правда, до недавних пор я и не подозревала о том, как ломает без тебя.

Иттан остался недвижим. Магический «светлячок» пританцовывал, и женское лицо в его свете будто бы менялось: то обретало родные черты, за которые когда-то Иттан был готов отдать все богатства рода; то становясь чуждым и хищным, этаким кровожадным оскалом.

– Я все расскажу, не утаю и слова. – Агния взволнованно передернула плечиками. – Только дай мне шанс выговориться.

Конечно. Когда обдумала, что конкретно говорить, какими словами и как при этом выдавливать слезу, можно и «раскрыться».

И вдруг до Иттана донесся свежий запах. Легкости и свежести. Тепла. Запах, согревающий в холода. Запах, рассеивающий одиночество.

Едва удержался от улыбки.

– Давай уедем вдвоем, скроемся от всех и заживем вместе, как всегда того хотели? – продолжала Агния.

Она гладила его щеку и смотрела так проникновенно, что любой бы сухарь растаял. Целовала трепетно, будто в первый раз.

– Я так счастлив, что ты жива, Агния. – Иттан заключил женщину в кольцо рук; она расслабилась, осыпала его лицо сухими поцелуями. – Потому что со дня твоих похорон меня съедала тоска. А после нашей недавней встречи добавилась тревога. Но теперь вижу: ты ничуть не изменилась, все та же гениальная актриса, а значит, справишься.

В глазах Агнии зажглись злые искорки.

Запах отдалялся.

– Выздоравливай и проваливай отсюда. Ты не любишь и никогда не любила никого, кроме себя. Жаль, что раньше я этого не замечал.

Зато теперь знал наверняка: Агния всегда играла роль. Иттан был нужен ей и раньше, когда она словно невзначай просила то об одном, то о другом, то о третьем. Сейчас она твердила о любви, а аура оставалась холодной.

И он отпустил эту женщину. Навсегда.

* * *

Тая стояла у края бездны. Взмахнула руками, собралась сойти вниз. Иттан бы не успел оттащить глупую девчонку, но то новое в нем, что напитывалось болью, было сильно и полно истинной силы. Потому вместо падения Таю отшвырнуло назад.

– Любовь губительна, маг, – пророкотал в голове Тьма.

– Заткнись, – отрезал Иттан и громко полюбопытствовал у непонимающе озирающейся девушки: – Ну и куда ты собралась?

Та вдруг скуксилась. Новое зрение различало каждую мельчайшую эмоцию, рябь ауры. Ну а старое видело ту, без которой жизнь беглого графа давно утеряла смысл.

– Иди сюда, – приказал Иттан, а Тая подчинилась.

Встала на расстоянии вытянутой руки, ссутулившись. По острому подбородку стекали слезинки. Веснушки выцвели. Лицо осунулось.

Шаг вперед. Схватил за руку, пока юркая мышка не вывернулась и не сбежала далеко-далеко. Иттан прижимал ее крепко, не позволяя ни на миг понадеяться, что она сможет уйти. Теперь – никогда.

Она – его.

Боги, как он соскучился!

Целовал в брови и трепещущие ресницы. Смахивал соленые слезы с уголков глаз.

– У тебя есть женщина… – сопротивлялась Тая, отпихивая его ручонками. – Ты любишь ее… Отпусти… Уйди!

Она ревела от бессилия, а после сама вжималась в его рубашку. Цеплялась кулачками за ворот, целовала в ответ боязливо и горячо, а после костерила, на чем свет стоит. Требовала оставить ее, но тут же прижималась, дрожа, как маленькая замерзшая пташка.

Краем глаза Иттан увидел, как Агния быстрым шагом покидает низины. Но ему было плевать.

Нет, того кошеля с деньгами не хватит, чтобы Тая зажила счастливо. На домик – возможно. Но она заслужила большего.

– Ты уж если подслушиваешь, слушай до конца, – пожурил Иттан девушку, которая уткнулась носом ему в грудь. – Тогда и сбрасываться бы не пришлось, и задницу бы не отбила. – Тая всхлипнула. – Все хорошо, маленькая моя. Теперь все изменится. Мы сбежим и заживем нормально. План уже созрел, осталась сущая ерунда – осуществить его.

– Вдвоем? – недоверчиво спросила она.

– Ну а с кем еще? Подожди меня у Захария, договорились? – Напоследок Иттан попробовал на вкус ее губы. Сладкие…

– Ты надолго? – Тая снова поникла. – Или бросишь опять?

– Никогда, – твердо ответил Иттан.

Иттан

Когда граф Берк слег с неопознанной болячкой, злые языки засудачили: наконец-то несокрушимого мужчину сразило проклятье. У фаворита короля всегда хватало завистников. Другие, кто подобрее, уверяли: смерть любимого сына так подкосила старого вояку, что тот захворал.

Истины не знал никто.

Он усыхал на глазах и третью неделю не вставал с постели. Характер, и без того отвратительный, испортился окончательно. Сиделки вылетали из опочивальни графа заплаканные, залитые содержимым ночного горшка, и отказывались возвращаться. Супруга и вовсе не навещала драгоценного мужа – во избежание излишних скандалов.

Ну а лекари, как и полагается, разводили руками; что именитые королевские, что деревенские повитухи, слава о которых разнеслась по всей стране. Граф тощал, кожа его пожелтела, но какая болезнь стала тому виной – ведали разве что боги.

Граф изгонял шарлатанов без оплаты, а особо наглых еще и приказывал спустить с лестницы. Потому, когда служанка, заикаясь от страха, сообщила об очередном якобы целителе, готовом излечить недуг за небольшую плату, Берк приказал коротко:

– Гони взашей.

Служанка согласно замычала и убежала, пока хозяин не изволил гневаться на нее. Но спустя пять минут воротилась как в воду опущенная.

– Я его хотела выгнать, а он… – служанка потеребила низ фартука, – о болячках моих все рассказал. Вроде как и не врет целитель-то…

– И что? – разгневался граф. Тело ломило, жаром сковывало кости. – Выполняй приказ!

– Да, но… – Служанка залилась краской. – Он меня вылечил в одно касание. С утра нездоровилось по женской части, а теперь все в порядке. Ничегошеньки не использовал, словно в себя вобрал болячку. – Она растопырила пальцы левой руки. – Может, не врет он?

С одной стороны, графу остро захотелось оттаскать туповатую девушку за волосы – чтобы в следующий раз трижды подумала перед тем, как перечить. А с другой… С другой каждый умирающий человек, даже самый рациональный, мечтает о чуде. Потому граф процедил:

– Веди. Но коль обманет – не сносить тебе головы.

Служанка, понурившись, вышла. Видимо, сама пожалела о доброте душевной.

Человек, одетый в рванину, чувствовал себя как дома. Он вошел без стука и окинул графа ну очень скучающим взором. Развалился в кресле и закинул ногу на ногу. Одежда его провоняла тухлятиной, а лица было не разглядеть – с подбородка и до носа оно заросло бородой, а сверху было укрыто капюшоном холщового плаща.