Кольцо златовласой ведьмы - Екатерина Лесина

И Антон очнулся.

Над ним, с подушкой в руках, стояла Тамара.

Отец ему не поверил. И дал подзатыльник. За клевету.

– Эта женщина тебе родную мать заменила, – сказал он. – А ты ведешь себя…

Антон теперь боялся возвращаться домой. Сколько мог долго оставался в школе. И приходил поздно. Тамара жаловалась отцу. Отец брался за ремень.

– Не сердись, – шептала она, не сводя с Антона безумного взгляда. – Это возраст такой. Переходный. Главное, чтобы не сбежал, как моя… я так за него волнуюсь!

Отец впадал в ярость.

Очередной припадок Тамары закончился тем, что она сломала ему руку, и Антон попал в больницу. А врач заявил в милицию… было разбирательство. Долгое – почти на два месяца, и, когда Антон вернулся домой, Тамары там уже не было.

– Уехала, – скупо бросил отец. – Права была мама. Все бабы – твари! Не верь им, слышишь? Никогда не верь бабам. Используй, если уж без них – никак, но не верь.

С тех пор женщины в их доме появлялись часто, но ни одна не задерживалась на длительный срок. Все, как одна, были молодящимися, громкими и неприятными. Они пили. Иногда – пели. Всегда оставались на ночь, и Антон, ворочаясь в своей постели, уговаривал себя не обращать внимания на звуки, доносившиеся до него из отцовской спальни. Порою он жалел, что Тамара исчезла, с ней было как-то проще.

Женщины пытались вернуться, а когда отец отказывался принимать их, устраивали истерики.

– Вот оно, настоящее их лицо, – говорил он, вытолкав за дверь очередную пассию. – Думаешь, я им нужен? Или ты? Квартирка наша! Деньги! Паразитки они – по натуре. Сами ничего не хотят делать, а… твоя мамаша – из тех же была, только притворялась.

О ней он говорил редко и после разговора такого всегда мрачнел, замыкался в себе и долго ходил по квартире, словно не было в ней такого места, в котором можно было бы успокоиться.

– Как вы познакомились? – спросил как-то Антон, пытаясь отвлечь отца от мрачных мыслей.

– Обыкновенно. Жили рядом. Еще до войны… правда, я не помню ничего почти, еще маленький был. Нас в тыл вывезли, их тоже. А потом вернулись все. И мама запретила мне водиться с соседской девчонкой. Сразу как-то ее невзлюбила.

Тогда отец – впервые – достал с антресолей потертый альбом.

– Вот, это она.

Худенькая прозрачная девчушка с двумя косами.

– И братья…

…те самые, которые умерли? Антон вдруг отчетливо вспомнил подслушанный им разговор. Нет, конечно, мама никого не убивала… не могла убить… она ведь маленькая была.

– И вот она.

Уже не девочка – девушка. Светловолосая, светлоглазая, сказочная какая-то. Но взгляд – тяжелый.

– Ее во дворе не любили, особенно бабы. Бабы вообще – завистливые твари, особенно друг по отношению к другу. Она и красивая была, и умная. С золотой медалью школу закончила. В институт поступила… а там уже у нас любовь приключилась. Никогда никого не люби, Антоха!

– Почему?..

Были и другие фотографии, черно-белые, но на них она все равно выделялась, выглядела яркой, незнакомой. Антон помнил ее другой, даже не ее саму – кашемировое пальто песочного цвета, привезенное отцом из командировки, и твидовый костюм. И еще – тонкие золотые часики у нее на запястье.

– Потому что для тебя это будет всерьез, а для них – так, игра. Сначала одна любовь, потом другая… душа ведь требует.

Записка лежала между серыми листами альбома.

Антон помнил и ее, и тот день в детском саду, затянувшийся дольше обычного, и милиционера… и вообще, все, что произошло. Он имеет право знать, что она тогда написала.

– Мы встречались… потом расходились. И снова сходились. Я сразу ее замуж позвал, а она ответила, что не готова. Не пожелала растрачивать себя на быт. У нее судьба другая, и все такое… только вот она забеременела.

Записку надо было прочитать, но Антон медлил. Ему было страшно: вдруг то, что там написано, все изменит?..

– Она тогда уже в институте работала. И не захотела рожать. Рано ей, дескать. Доктора нашла, только… я пригрозил, что к начальству ее пойду. Выложил бы все, как есть. Конечно, ее не уволили бы, но вот из партии точно исключили бы. И анкета подпорченной стала бы. А с нею и карьера ее, о которой она только и думала, не состоялась бы. Кто ее с такой анкетой из страны бы выпустил?

Странно. Выходит, мама собиралась его убить? И, если бы не отец, убила бы… а он не позволил.

– Думал – родит, успокоится. У бабы после родов мозги меняются… только я не угадал. – Он вздохнул и закрыл альбом. – Не хотела она с дитем возиться. Сразу на работу вышла, а тебя – в ясли засунула. И плевать ей было, болеешь ты или нет. Ты-то не помнишь, наверное, но первый год ты при мамке моей жил. А потом мать на своем поставила: или развод, или пусть мать сама тебя растит. Нельзя ребенку без матери… Разводиться ей тоже нельзя было. Вот как-то так оно все и пошло.

И шло до тех пор, пока однажды мама просто не ушла.

«Возможно, за этот поступок ты меня возненавидишь, что будет лучше для нас обоих, поскольку твою любовь я больше не в состоянии выносить. И делаю то, что должна была сделать несколько лет назад. Наша встреча с самого начала была ошибкой, и теперь единственное, о чем я жалею, – о потраченных впустую годах моей жизни.

Конечно, ты пытался сделать так, чтобы мне было хорошо, но теперь я прекрасно понимаю, что не гожусь на роль примерной жены и матери.

Мне жаль, что мой уход причинит тебе боль, но я уверена – ты сумеешь позаботиться о твоем сыне.

Не пытайся меня найти. Даже если у тебя это и получится, я все равно не вернусь».

Ошибка. Потраченные впустую годы… про Антона – ни слова, о том, что он будет скучать или что ей жаль с ним расставаться, что любит она его… не любит – не будет скучать, расстается с сыном с легким сердцем. Он надоедал ей своим нытьем. Ей приходилось отвлекаться. Вставать рано, чтобы отвести его в сад. И забирать. Готовить ему еду. Читать книги… хотя нет, мама никогда не читала ему книг. Одежду стирала. Гладила. И злилась, когда он пачкался, потому что у нее есть и другие занятия, помимо стирки.

– Вот такая она – вся. В работе… и в любви. К хахалю сбежала, – отец эту записку разорвал в клочья. – Я ж все-таки ее искал! Нашел. Зачем – и сам не знаю. Хотел… и нашел. В Италии она! Историческая родина…

– Чья?

Разговор этот следовало завершить, но Антон не знал – как.

– Ее! – Клочья старой бумаги разлетелись в разные стороны. – Она ж знала, что она приемыш. И колечко еще… прощальный подарок от матери. Тоже – кукушка. Выбросила – и забыла. Врут все, что бабы с детьми своими расстаться не могут. Могут, когда дети им не нужны становятся! Вот когда надо мужика к себе привязать – тогда да, в каждой любовь просыпается – вдруг. Тьфу… нашла она сведения, что кольцо это вроде бы старинное. Из обручального комплекта. Не то графьям каким-то принадлежало, не то еще кому, главное, что не простым людям. Куда уж нам за нею угнаться!