Человек, который видел сквозь лица - Эрик-Эмманюэль Шмитт

– А в стороне от людей?

– Чтобы дать вам свободу. Свободу верить или не верить. Свободу творить благо или зло. Свободу следовать моим советам или пренебрегать ими. Мне кажется, Бог должен быть скрыт от людей. Я не навязываюсь вам, объясняя свои действия рациональными причинами и трубя о них на весь свет, я просто помогаю и тем самым проявляю уважение.

– Это большой риск.

– Риск – для кого? Уж во всяком случае, не для меня.

– Риск для нас. Скрываясь, Вы лишаете людей уверенности в Вашем существовании.

– Тем лучше. Вам остается слепая вера.

– Да, но не все люди привержены ей.

– В вере нет ничего обязательного. Ее отличает именно зыбкость.

– Я вот, например, никогда не верил в Вас.

– Жаль! А я в тебя верю.

Великий Глаз на мгновение отводит взгляд, потом продолжает:

– Ты считаешь, что я ни во что не вмешиваюсь, но на самом деле я вездесущ. И если Бог не предстает перед тобой, то ты всегда предстоишь перед Богом. Не заблуждайся. Я существую всюду и всегда. Обычно люди слепы и глухи к Богу потому, что осознают лишь малое и с трудом воспринимают великое. Вот хоть ты сам – тебе пришлось принять наркотик, чтобы выйти за пределы своего куцего, якобы самостоятельного умишка и встретиться со мной.

– Но это, может быть, всего лишь сон, иллюзия! Хочу напомнить, что я наглотался «дури» и, скорее всего, галлюцинирую…

– Ты рассматриваешь галлюцинацию как ложное состояние, но это именно она кладет конец иллюзиям. Галлюцинация не порождает иллюзию, она открывает истину. Айяуаска не повредила твой рассудок, а раздвинула его границы.

– Честно говоря, Вы могли бы придумать что-нибудь получше наркоты, чтобы привлечь к себе людей.

– Нет уж, извини, – это вы, люди, не нашли ничего лучшего.

Мы слегка расслабляемся. Пустота подо мной, приятно-упругая, поддерживает мое тело. Меня затопляет блаженная ясность духа. К чему пустые разговоры?! Мне повезло оказаться рядом с Богом, нужно не упустить свой шанс.

Великий Глаз пронизывает меня взглядом, вызывая дрожь во всем теле. Вспоминаю о вопросах, которые прислал Шмитт, и нарушаю молчание:

– Я хотел бы расспросить Вас о Ваших книгах.

– Очень рад.

Роговица Великого Глаза слегка увлажняется и поблескивает. Неужто и ему свойственно авторское тщеславие? На сей раз это Он заговаривает первым:

– О какой из моих книг?

– Обо всех трех.

– Ладно, давай!

– Почему Вы решились писать?

– Ну… на самом деле я писал не один, а прибегал к посторонней помощи.

– Да, знаю, Вы использовали «негров».

– Я предпочел бы называть их пророками.

– Пророки или «негры» – какая разница, в любом случае они писали вместо Вас.

– Кто пишет, когда я пишу? Нет, они не писали вместо меня, они составляли тексты по моей подсказке. Будьте повежливее, молодой человек! Не обвиняйте меня в самозванстве.

– Почему же Вы сами не взялись за перо?

– А чем бы я его держал? – И Великий Глаз, нервно мигая, растолковывает: – Кроме того, какими словами писать? Мои создания изобрели язык, дабы общаться с себе подобными. Я же был и остаюсь единственным в своем роде. У меня нет равных собеседников, вот я и не говорю. Творец свободен от низких забот своих творений.

– Однако в данный момент мы с Вами беседуем!

– Это иллюзия… На самом деле я проникаю в твои мысли на уровне понятий; ты сам облекаешь меня в слова.

– Но если это так, я ведь могу Вас и приукрасить?

– На это не надейся: автор будет направлять тебя. Ты меня услышишь и выразишь мое послание на своем языке.

– А как убедиться, что мне это удалось?

– На это можешь даже не надеяться, – конечно, не удастся. Тем не менее стоит хотя бы попробовать.

– Значит, Вы так и останетесь для нас загадкой?

– У меня нет иного выбора.

– А как становятся Богом?

Зрачок в центре Великого Глаза расширяется от неожиданного удивления.

– Странно, я никогда не задавал себе этого вопроса.

– Ну вот, теперь я Вам его задаю: как становятся Богом?

Великий Глаз растерянно мигает:

– Это произошло… помимо меня… но не без моего участия… в той мере, в которой я есмь все сущее. Думаю, путем некоего предназначения.

– Значит, когда Вы были маленьким, то не говорили себе: «Позже я стану Богом!»

– Я никогда не был маленьким.

– Но как же…

– И я никогда не хотел стать Богом, поскольку я и есть Бог.

– Значит, Вы не свободны?

– Очевидно, так.

– И значит, у людей есть одно преимущество перед Богом – свобода?

– Ты придаешь свободе слишком большое значение. Лично я знаю только одно – необходимость[27].

– И Вам неизвестно, в чем состоит долг?

– Долг? То, чему люди подчиняются или нет? То, что можно выполнить или отвергнуть, то, чем можно пренебречь? Нет, такое понятие мне чуждо, слишком уж широко его трактуют. Вольное толкование – не мой конек.

– А добро и зло?

– О, сам я выше и того и другого. Эти нравственные категории были задуманы исключительно для вашего, человеческого, пользования.

– Задуманы – кем? Вами? Или нами, людьми?

– Ну, скажем так: я вам слегка помог.

– Каким образом?

– Написав все, что я написал. Кстати, вернемся к нашим баранам, вернее, к цели твоего визита – к моим книгам.

– Скажите, почему Вы так поздно взялись за писательскую деятельность?

– Прости, не понял.

– Насколько мне известно, Вы начали с Моисея, вручив ему десять заповедей.

– Да.

– Так вот, этот Моисей – древний вождь – жил двадцать шесть веков назад…

– Ну и что?

– Наукой установлено, что род людской появился двести тысяч лет назад в Африке; стало быть, Вы ждали сто девяносто семь тысяч четыреста лет, чтобы проявить себя. Вот уж подлинно неторопливый писатель, отнюдь не вундеркинд!

– Но я не подчиняюсь времени, я живу вне его. И если иногда окунаюсь во время, как вы окунаетесь в реку, то выхожу из него обратно в вечность.

– Значит, обратившись к нам, Вы вошли в реку нашего времени?