Человек, который видел сквозь лица - Эрик-Эмманюэль Шмитт

– Именно так.

– Но тогда зачем было ждать сто девяносто семь тысяч четыреста лет? Сколько поколений людей Вы лишили Божественного света!

– Да нет же, я посылал им свои знамения, но их поэтичные души тотчас преображали их в мифы, в легенды, в эпопеи, в чудесные предания, которые искажали суть моих посланий. Я долго страдал от чувства бессилия.

– Вашего?

– Нет, людского. Они всё ставили с ног на голову. С самого начала приукрашивали и преувеличивали каждое мое слово. Вот, например, они никогда не рассматривали меня как единого Бога, а делили на множество мелких божков.

– Зачем?

– Да от скуки! В таком виде я лучше удовлетворял их духовные запросы и плюс к тому их жажду зрелищ. Ты только представь себе: у них не было ни книг, ни театра, ни оперы, ни кино, ни телевизоров, ни компьютеров! Ну и кто заполнял бы эти лакуны, кроме меня? Они же предпочитали общаться со многими персонажами, а не с одним-единственным. Учти еще такое обстоятельство: люди передавали все эти басни из уст в уста и попутно так щедро разукрашивали каждую из них, что в конце концов автору трудненько было признать собственный рассказ. Но все изменилось после изобретения письменности: люди начали высекать слова на камне, а это куда надежнее человеческой памяти. Наконец-то они научились отличать Вечность от Истории, а Историю от историй.

– Ассирийцы и египтяне начали писать первыми. Однако им Вы ничего не надиктовали.

– Да, я сделал ставку на евреев.

– Почему?

– Евреи – трудолюбивый, умный, практичный и стойкий народ! А еще они прекрасно умели и считать, и писать. Конечно, среди них тоже иногда рождались фантазеры и мечтатели – увы, из любого правила есть исключения, – но основная масса все-таки умела отличать черное от белого и небо от земли. И потом, в те времена у евреев не было своей территории…

– Вы говорите об Исходе?

– Именно. Я предположил, что отсутствие своей земли сделает евреев восприимчивыми, и поставил на них.

– То есть Вы избрали этот народ?

– Ну, можно сказать и так.

– И начали с Моисея?

– О, это был потрясающий юноша, воспитанный в доме египетских аристократов, образованный, волевой, активный, от природы наделенный качествами лидера, настоящий вождь своего народа. Многотерпеливый и одновременно пылкий, мудрый и решительный, он соединял в себе противоречивые достоинства, которые внушили мне доверие. В общем, я позволил себе рискнуть!

– И продиктовали ему десять предписаний, названных позже декалогом[28] или десятью заповедями. Примите мои поздравления! Лаконично, но эффективно!

– Благодарю.

– А почему они называются заповедями?

– Власть тем и сильна, что не оправдывается, ей достаточно выразить свою волю. Сжатая формула «Не убий!» запоминается куда крепче, нежели тягомотина типа «Не следует убивать человека, ибо это все равно что убить ближнего своего, иначе говоря, брата своего, иначе говоря, тебя самого, иначе говоря, все человечество в твоем лице». Я Бог, и я приказал. А объяснения предоставляю философам.

– Скажите, Вас удовлетворила работа Моисея?

– Да, за исключением нескольких мелочей, он меня прекрасно понял.

– Наверно, вот тут-то Вы и подхватили вирус писательства. Скольких помощников Вы использовали при создании Библии?

– Сорок восемь.

– Потрясающе! И Вы так точно это помните по прошествии стольких тысячелетий?

– Я все помню. Три тысячи лет в прошлом, три секунды сейчас, три века завтра – для моей памяти все едино, она не измеряется человеческими категориями времени.

– Ваше деяние меня поражает: Вы начали с десяти заповедей – точных, основополагающих, коротких, – потом внезапно начали выпускать свои книги десятками, исписывая сотни страниц. А вот всегда ли Вы посвящали себя главному?

– Что ты имеешь в виду?

– Читая Вас, я пришел к обратному выводу. Зачем Вы предлагаете нам столько различных историй?

– Затем, чтобы каждый из вас нашел когда-нибудь свое место в одной из них, услышал слово, лично ему предназначенное… Один уподобит себя Каину, другой – Ною, кто-то – Юдифи, Самсону, Иову, Эсфири, Далиле. Ты пойми, Огюстен, мы, писатели, творим не для себя, а для других. Мои книги несут двойную функцию – это и свет, и зеркало. Свет – дабы озарить вам путь, зеркало – дабы вы узнали в нем себя. Это многоплановый проект, обширный, как энциклопедия.

– Согласен, но рассказ о Сотворении мира…

– А именно?

– Я имею в виду Книгу Бытия.

– И что в ней не так?

– Вы там понаписали бог знает что!

– Я?

– Вы могли бы предположить, что люди в конце концов разовьют науки в поисках рационального объяснения того, как возник мир, в попытках сформулировать законы природы и эволюции; могли бы догадаться, что в будущем никто больше не станет верить в эту Вашу притчу. Семь дней творения! Семь дней, чтобы перейти от хаоса к Вселенной! Несколько часов, чтобы создать живые виды! И самое худшее – Ева, сотворенная из ребра Адама! Это уж Вы дали маху!

– Ты прав, я подозревал, что там не все гладко!

– Тогда почему?..

– Но я же не мог дать научное обоснование Сотворению мира в эпоху, когда и науки-то еще не существовали! Никто бы меня не понял.

– С этим аргументом я не согласен. Вы должны были руководить нами.

– Так я и поступил. Я руководил вашими самостоятельными поисками истины.

– А почему бы просто не открыть нам ее?

– Истину оглашают тогда, когда люди к ней готовы. И кстати, разве сегодня вы знаете правду о происхождении Вселенной?

– Да, мне кажется, что последние физические теории…

– Последняя теория – это та, что справедлива на сегодняшний день. До нее были другие, и после нее появится еще столько же других. Через пару веков люди будут смеяться над тем, что твои современники именуют истиной.

– Несомненно. Но ведь это мы, люди, – ограниченные существа, а Вы?

– И я!

– Простите?

– Я ограничен вашими ограничениями.

И Великий Глаз вращается в орбите так, словно Его раздражают эти давно известные трюизмы. Он смотрит на себя и смотрит на меня. Он ждет. А мне кажется, что Он потихоньку меркнет, что Его сияние слабеет… И я спешу возобновить нашу дискуссию:

– Давайте разберемся в главном: почему в Библии столько жестокости?

– Хороший вопрос! Я рад, что ты его задал.