Каждый дар – это проклятие - Кэролайн О'Донохью

Дори же продолжает легонько водить пальцами по моему лицу, как будто пытается определить, какие части меня еще остаются человеческими, а какие уже начали гнить под влиянием демона.

– Как известно, – а это известно мне достаточно хорошо, ведь я немало времени провела здесь, – Ирландия была языческой на протяжении тысячелетий. Неуправляемой. Неконтролируемой. Неукротимой. Римляне даже не пытались покорить ее. Кто вообще мог выжить в таком диком месте? Вдали от цивилизации?

И она не ошибается. История до сих пор живет здесь в сказках, которые читают детям на ночь. В сказках и легендах о королевах-воительницах и прославленных героях, таких, как королева Медб[8] и Кухулин[9].

– И вот однажды, примерно в пятом веке, вся страна внезапно принимает католицизм, – продолжает Дори, сильнее надавливая на мою нижнюю губу. – Почему? Почему, Мэйв?

Вопрос не риторический. Дори действительно ожидает ответа. Я ощущаю тяжесть в своем сознании и понимаю, что она меня расколола. Она нашла лазейку внутрь моего мозга.

– Ее крестил Святой Патрик, – лепечу я как ребенок.

Святой Патрик, бывший раб, обративший дикую древнюю Ирландию в христианство и превративший ее в новую богобоязненную нацию. Самый известный ирландский святой, хотя есть и другие. Огромное множество самых разных святых. Например, Святая Бригитта, в честь которой мы плели крестики в начальной школе. Святой Христофор, в честь которого мой папа до сих пор носит медаль, хотя и не верит в него. И конечно же, Святая Бернадетта, маленькая французская девочка, которой якобы явилась Дева Мария.

– Святые, – с триумфом провозглашает Дори, наконец-то отступая от меня. – Конечно, самый известный среди них Патрик. Но почитают многих. Среди них есть и молодые. Даже дети. Люди, которые страдали. И чем больше они страдали, чем больше выбирали путь страданий, тем сильнее накапливалась и разгоралась магия древней Ирландии. Так создавались колодцы. Являлись чудеса.

Чудеса. Чтобы причислить человека к святым, нужно, чтобы он совершил несколько чудес. Я помню это со школы. Иногда Папа Римский принимает решение о канонизации после проверки, насколько реальным было чудо. Безумие какое-то. По сравнению с католицизмом Викка порой кажется образцом здравомыслия.

– Ты хочешь творить чудеса, – говорю я наконец. – Ты хочешь, чтобы они творили чудеса для тебя.

Я жестом показываю на «них», на самих «Детей», готовых пойти на страдание ради нее.

Дори снова улыбается.

– Как я говорила, ты заставила меня пойти на кое-какие нововведения. Колодец запечатан, но он не может не реагировать на некоторые вещи. Страдание – одна из них. В крайнем случае мучения.

Я ощущаю, как во мне закипает ненависть Домохозяйки. Эта ярость мощнее любой серебряной монеты. Остается только дождаться подходящего момента, чтобы выпустить ее на волю.

Мученичество. Значит, вот к чему стремилась та бедная девочка, которую они сегодня вспоминали. Хотела стать мученицей?

– Когда я сказала, что ты родилась не в то время, – продолжает Дори с видом лектора на научно-популярной конференции, – я имела в виду, что Колодец был создан благодаря сочетанию языческой энергии и религиозной строгости. Язычники породили огромную дикую силу, а христиане помогли сконцентрировать ее в определенных местах. Святые с помощью своих жертвоприношений накопили столько магии, что в результате возникли Колодцы. Но время дикости давно прошло, Мэйв. И даже таких демонов, как Домохозяйка, сейчас вполне можно контролировать.

При слове «контролировать» я чувствую, как Домохозяйка гневается еще сильнее и стремится доказать свою правоту. Серебряные монеты спадают с моих запястий, а в сжатых кулаках появляются лепестки и стебли.

«Наперстянка, болиголов, бобовник, – шепчет Домохозяйка, стараясь дать мне быстрый урок. – Бери, бросай, сжигай. Сделай воздух ядовитым».

Я жду, пока у меня в руках станет больше растений. Один из помощников Дори ослабил хватку, хотя и не отпустил меня полностью. Я резко выбрасываю руки вперед, раздвигаю пальцы и быстро шевелю ими, как будто играю джаз на рояле. Лепестки касаются огня, огонь ревет. Дым, бывший до этого прозрачно-серым, густеет и белеет. Такой же белый дым говорит о том, что выбрали нового Папу.

Помощник кашляет, и я вырываюсь из его хватки и обегаю костер по кругу, как будто танцую вокруг майского дерева.

Чем больше я бросаю в костер листьев и лепестков, тем больше их появляется в моих руках. Они не берутся из ниоткуда, они доставляются из слоеного пирога прошлого.

Я слышу, как она шепчет, обращаясь ко мне. Она тянется ко мне из какого-то места в прошлом. Говорит так быстро, как будто объясняет план действий. Мы как будто присутствуем одновременно и в прошлом, и в настоящем, и в будущем. Двести лет назад и на следующей неделе. Всего понемногу. Дым поднимается выше, аромат болиголова усиливается, а я как будто держу сердца «Детей» в своих руках. Дыхание их тяжелеет, пульс слабеет. Они понемногу отступают. Один падает на колени.

Только Дори стоит как ни в чем не бывало, сцепив руки под балахоном.

– Весьма впечатляет, Мэйв, – говорит она. – Очень по-первобытному. По-деревенски.

Я бегаю вокруг костра, бросая в него все новые и новые цветы. Языки пламени ослепляют меня, и я почти не вижу тел собравшихся.

– Знаешь, Мэйв, – это только вопрос времени, когда ты станешь наемным убийцей. Возможно, сейчас у тебя пока что получается балансировать между прежним и новым, но поверь мне, дорогая, это лишь вопрос времени.

Чем быстрее я бегу, тем сильнее мир перед моими глазами расплывается.

– Скоро ты исчезнешь. Ты это знаешь. Растворишься в волнах. Ты сильна, но она сильнее. Ее личность, вкусы, желания – это все неизбежно подавит тебя. Никакой Мэйв Чэмберс больше не будет. Кто-то будет призывать Домохозяйку, а ты будешь откликаться на призыв. С каждым разом узнавая себя все меньше. У тебя не останется никаких личных… целей. Ты будешь только убивать по приказу кого-то другого. Ну что ж, в конце концов, такова работа наемника.

Дым меня не касается, как будто вокруг меня образовался защитный кокон из воздуха. У Дори, похоже, тоже есть нечто вроде плаща-невидимки. «Детям» не так повезло. Я слышу, как они хрипло кашляют, и вдруг осознаю, что понятия не имею, где Аарон. Я замедляю бег.

– А я ведь могла бы освободить тебя от этого проклятья, – говорит Дори.

– Где Аарон?

Нахлынувшая на меня паника заставляет Домохозяйку отступить. Улыбка Дори как будто светится в темноте.

– Я накопила здесь достаточно сил, чтобы вытянуть ее из тебя. Я могу выкачать из тебя проклятие, Мэйв.

– И что потом? – огрызаюсь я, оскорбленная тем, что она принимает меня за идиотку. – Добавишь ее силы к своей магии? Зачем, Дори? Для чего?

Дори выпрямляется во