Каждый дар – это проклятие - Кэролайн О'Донохью

– Да, – киваю я после непродолжительного раздумья. – Верю. У меня были видения про ее жизнь. И я ощущала ее внутри себя. Она теперь во мне, как зараза или хроническая болезнь.

Ро кивает и морщится, словно пытается проглотить что-то неприятное.

– И поэтому ты так скрытничала. Аарон и все такое. Ваши прогулки по ночам.

– Да. Он первым догадался. И обнял меня, желая морально поддержать.

А потом, без всякой причины, разве что под влиянием остатков злости, добавляю:

– А не так, как это показалось тебе.

Ро вздрагивает.

– Ну, никаких вариантов ты мне не предоставляла.

– Варианты были.

– Какие например?

– Вариант поверить мне. Вариант доверять мне.

Какая-то часть меня до сих пор надеется, что разрыва не будет. Так часто бывает. Люди расходятся, а потом сходятся. Девочки в школе постоянно болтали о своих «трудных романах». В какой-то степени я до сих пор предполагаю, что теперь, когда тайна Домохозяйки раскрыта, мы с Ро вернемся к прежним отношениям, и все будет как раньше. Но, с другой стороны, я понимаю, что это маловероятно. Такое ощущение, что мы уже перешли Рубикон и высказали то, что нельзя вернуть. Как будто на нас навалилось все сразу – секреты, проклятья, ревность, разные интересы и жизненные устремления, – и теперь остается лишь наблюдать за тем, как умирают отношения.

Может быть, они уже давно были обречены, и мы держались только за счет физического влечения и нашей способности посмеяться вместе? Достаточно ли мы разговаривали? Достаточно ли поддерживали друг друга? Или я просто играла роль школьной подружки начинающей рок-звезды? Прошлое теперь видится в новом контексте, и я чувствую, что не могу доверять своим собственным воспоминаниям.

– Ты сама этого хотела, Мэйв. Ты же первая сказала, что нам нужно разойтись. Сказала, что доверие утрачено. Ты.

Я прикусываю губу, стараясь не разреветься.

– Ну, теперь ты можешь считать, что ничто тебя не связывает, – говорю я. – До какой-то степени. Теперь ты можешь спокойно отправляться в свой тур. Становиться рок-звездой. И не волноваться о школьной подружке.

Мне хочется, чтобы это прозвучало утешительно, но в словах слышатся нотки упрека.

– Вот только не пытайся представить это так, будто я первым сдаюсь, потому что, видите ли, у меня слишком большие планы на жизнь.

Мне как будто вонзили нож в сердце.

– Ага. Истинная правда. Мне всегда было суждено стать сноской в твоей биографии. У меня будут брать интервью как у «бывшей подружки знаменитости». Как у девушки, «которую оставили позади».

– Учти, что это ты первая сказала. Мне просто нужно было получить подтверждение, что ты не трахалась с Аароном. Никто никого не «оставлял позади». Ты сама это придумала.

– Легко так говорить, когда бросают не тебя, – говорю я, и опять выходит не так, как мне хотелось бы.

Фраза должна была прозвучать яростно, под стать ярости Ро. А вместо этого я начинаю всхлипывать и глубоко вздыхаю.

– Это я останусь гнить здесь, Ро.

И я воспринимаю это в буквальном смысле. Я буду гнить в своем собственном теле. Стану могущественным духом мести, воплощением жестокой справедливости. И в каком-то смысле умру. Прежняя Мэйв распадется и исчезнет, как сгоревшие и осыпавшиеся деревянные панели в школе Святой Бернадетты.

Я не могу сдержаться и снова судорожно всхлипываю, несмотря на боль в горле, и задыхаюсь от слез. Меня шатает из стороны в сторону, и я сажусь на пуфик. Ро опускается рядом со мной на колени.

– О боже. Извини, мне так жаль, Мэйв.

Ро пытается поймать мой взгляд, но я отворачиваюсь и говорю:

– Нет, это ты извини.

В конце концов мы снова замолкаем. Я перестаю рыдать. В соседней комнате подозрительно тихо. Наверняка все затаили дыхание и прислушиваются, чем закончится наш разговор, надеясь на то, что мы каким-то образом договоримся и вернемся так, чтобы они не ощущали неловкость.

– Послушай, – начинаю я. – Я люблю тебя, понимаешь? Я всегда буду любить тебя. И это… это чертовски тяжело.

– Подписываюсь под каждым твоим словом, – хрипло говорит Ро.

– Но, Ро… Мы будем знакомы всегда. Не только потому, что у нас одни и те же друзья. Но потому что… почти никто за пределами этого дома не знает, кто мы и что мы. Никто не понимает нас так, как мы. Мы не можем позволить себе потерять друг друга. Жизнь и без того трудна.

– Это точно, – вздыхает Ро.

Я вглядываюсь в светящиеся глаза, которые оценивающе осматривают мое лицо, разглядываю темные завивающиеся ресницы.

– Мне пришлось уйти. Все так сразу навалилось, – продолжает Ро. – Например, сегодня утром я все еще переживал, что у меня больше нет девушки. А теперь что, мне нужно смириться с тем, что тебя вообще скоро не будет, Мэйв? Что ты станешь каким-то демоном?

– Манон предполагает, что можно будет как-нибудь предотвратить превращение, – неуверенно говорю я. – Кстати, мы там голосуем.

– Голосуете по поводу чего?

– По поводу того, стоит ли отправляться в Ложу сегодня вечером. Сейчас голоса разделились поровну. Я, Манон и Лили – за. Аарон, Нуала и Фи – против. Твой голос решающий.

Ро задумывается.

– Ну, что скажешь?

Я сажусь, прислоняясь к стене, и провожу пальцем под глазами, пытаясь стереть потекшую тушь.

– Мне кажется, Манон знает, о чем говорит, – говорю я. – И действовать нам нужно быстро. Ситуация стремительно меняется. У нас нет времени на размышления.

– Да, а я, получается, думаю только о своей группе.

– Ну, не совсем так. Просто сейчас нужно расставить приоритеты.

– Нет, – качает головой Ро. – Наверное, мне казалось, что не стоит так уж сильно беспокоиться о тех, кто ушел к «Детям». Они ведь, в конце концов, сами сделали выбор.

Ро тяжело и раздраженно вздыхает.

– Но я не знаю, правильно ли так думать. Правильно ли заботиться только о своих людях, о своем сообществе, о своей аудитории. Вроде бы нужно заботиться о всех, разве не так?

– Прости за то, что я тебя обвиняла, – шепчу я. – Я не хотела. Я понимаю, тебе хотелось в первую очередь угодить своим фанатам. Обеспечить для них безопасное пространство, так сказать. Я просто разозлилась.

– Нет, это было ужасно… – качает головой Ро. – Ты вроде как права. В последнее время на меня обращают гораздо больше внимания, особенно за такие вещи, как идентичность, и поэтому достаточно заявить, что ты открытый небинарный музыкант, и это уже само по себе как бы считается активизмом, не так ли? Как-то уж очень просто, тебе не кажется?

Ро иронично улыбается.

– Да уж. Скажут: «Неплохо устроился. Можно прославиться, разбогатеть, а заодно и прослыть борцом за социальную справедливость. Удобно».

– Ты слишком строго себя осуждаешь. Нельзя же