Зеленый Марс - Ким Стэнли Робинсон

На следующий день, когда ураган превратился в легкий ветерок, Сакс вновь направился к Арене. Он быстро нашел участок кораллового лишайника, который исследовал накануне. В трещинки каркаса забился песок, что наверняка было здесь в порядке вещей.

Сакс неторопливо очистил от песка одну трещинку и посмотрел внутрь, включив на лицевой панели двадцатикратное увеличение. Стенки раскола покрывали микроскопические реснички. Их можно было сравнить с вариацией опушенных листьев лапчатки весенней. Очевидно, такие поверхности не нуждались в дополнительной защите. Но какова же основная функция ресничек? Возможно, они отдавали избыточный кислород из тканей за пределы полукристаллической массы. Спонтанно или спланированно? Сакс прочитал описание на запястье от корки до корки и добавил кое-что от себя, поскольку про реснички в справочнике ничего не упоминалось.

Вытащив портативную камеру из набедренного кармана, Сакс сделал снимок и затем положил образец ресничек в пакетик. Спрятав трофей вместе с камерой в карман, он двинулся дальше.

Сакс осторожно ступил на ледник. Он решил пройти по одному из многочисленных участков, где край Арены встречался с плавно поднимающимся склоном морены. Арена под полуденным солнцем ослепительно сверкала, словно повсюду были разбросаны осколки разбитого зеркала. Куски льда трещали под ногами. Водные потоки собирались в глубокие каналы, образуя ручьи, которые неожиданно исчезали в темных отверстиях. Эти расселины ледника отливали разными цветами голубого. Ребра морены сверкали как золото, казалось, что они вот-вот расплавятся под лучами солнца. Что-то в марсианском пейзаже напомнило Саксу о солетте, и он присвистнул.

Выпрямившись, он потянулся, чувствуя воодушевление и кураж. Теперь он был в своей родной стихии. Он – ученый за работой. Сакс всегда наслаждался свежими начальными усилиями естествоиспытателя, его пристальным наблюдением за явлениями природы: описанием, категоризацией, таксономией – первичными попытками что-то объяснить, или, вернее, первыми шажками на пути к будущему объяснению. Какими счастливыми представлялись ему естествоиспытатели в своих записках: Линней с его дикой латынью, Лайель со своими камнями, Уоллес и Дарвин! Они проделали гигантские шаги от категоризации к теории, от наблюдения к парадигме! Сакс ощущал то же самое, застыв посреди ледника Арена в 2101 году, – со всеми этими новыми генно-модифицированными видами растений. Он находился в эпицентре процесса терраформирования, который начали люди, прибывшие на Марс.

Сакс знал, что терраформирование однажды потребует собственных теорий – эвоисторию, или историкоэволюцию, или просто ареологию. Или, возможно, viriditas Хироко. Конечно, теории проекта терраформирования будут включать в себя не только его первичные стадии и гипотезы, но и реальные результаты.

А если отнести терраформирование к естественной истории? Кто знает… Очень немногое из происходящего могло быть изучено в экспериментальных лабораториях, а история Марса должна будет занять должное место в сфере научных изысканий, равная среди равных. Здесь, на Марсе, любая иерархия обречена, и это была не бессмысленная аналогия, а точная констатация общеизвестных фактов.

Но насколько далеко продвинется Сакс, прежде чем его время на Марсе закончится? Поймет ли все Энн? Глядя на ледяную Арену, покрытую трещинами, Сакс задумался об Энн.

Айсберги и трещинки Арены казались очень четкими, словно увеличитель на его лицевой панели был до сих пор включен, только глубина резкости оказалась вдруг бесконечна. Бесчисленные оттенки молочного и розового на рябой поверхности, зеркальный отблеск талой воды, ухабистые бугры далекого горизонта – все в один миг стало хирургически чистым и ясным. И Саксу подумалось, что новое видение – не дело случая и вовсе не четкость, возникшая из-за слезы, скопившейся на роговице глаза. Нет, то был результат растущего концептуального понимания Марса. Своеобразное осознанное видение…

И вдруг он вспомнил, как Энн зло повторяла ему: «Марс – это место, которое ты никогда не знал и толком не видел».

Сакс воспринимал фразу Энн как литературный оборот. Но теперь перед его внутренним взором предстал Кун. Именно Кун утверждал, что ученые, использующие разные парадигмы, живут в разных вселенных, настолько существенной частью реальности является теория познания. Поэтому последователи Аристотеля не видели маятника Галилея: для них это было просто тело, падающее с некоторым трудом. Да и современные ученые не отстают от своих предшественников! Они дискутируют об относительных преимуществах конкурирующих парадигм, используя одни и те же слова, но обсуждают абсолютно разные реальности.

Сакс прикусил губу. Сейчас, созерцая галлюцинаторную ясность ледника, он не мог не признать, что Арена лучше всего символизировала то, чем, по сути, всегда были их споры с Энн. Бесплодные разговоры расстраивали их обоих, и когда Энн выкрикнула свои слова, это утверждение, очевидно, было ложным в некотором смысле. Но возможно, Энн подразумевала, что он никогда не видел Марса, созданного ее парадигмой.

Что, несомненно, являлось истиной.

Теперь Сакс узрел Марс так, будто ступил на его поверхность впервые. Но трансформация произошла, пока он неделями концентрировался на частях марсианского пейзажа, которые Энн презирала, на новых формах жизни. Вряд ли Марс, который раскинулся перед ним, с его снежными водорослями, лишайниками и восхитительными персидскими коврами, окаймлявшими ледник, был Марсом Энн.

Но это был и не Марс его коллег по «Биотику» – отнюдь! Сейчас Сакс созерцал Марс, в который он верил всегда. Вот таким был именно его Марс.

И он развивался прямо у Сакса на глазах, он постоянно преобразовывался и трансформировался во что-то неизведанное.

У Сакса заныло сердце. Он почувствовал желание схватить Энн и потащить ее за руку по западной морене, крича во все горло: «Ну, что, видишь? Видишь?»

Вместо этого у него была Филлис, наверное, самая не склонная к философствованиям личность из всех, кого он знал. Сакс избегал ее, когда мог это сделать, и проводил дни на льду, под ветром и просторным северным небом. Он лазал по Арене, ползал по моренам и, как одержимый, изучал растения. Вернувшись на станцию, он беседовал за ужином с Клэр и остальными сотрудниками «Биотика». Они разговаривали о своих очередных находках и строили догадки о том, что это значило. Затем все вваливались в смотровую комнату и болтали, а иногда танцевали, особенно по пятницам и субботам. Там всегда играла музыка в стиле «нуво калипсо» и звенели гитары. Стальные барабаны в быстрых синхронных мелодиях создавали сложные ритмические рисунки, которые Сакс воспринимал с трудом. Так, ритм пять четвертых соседствовал или даже сосуществовал с тактом четыре четверти. Иногда Сакс был уверен, что «нуво калипсо» придумали для того, чтобы сбить его с верного ритма. К счастью, современный танцевальный стиль сочетал в себе свободные движения и поощрял импровизацию. Поэтому, если Сакс терпел неудачу, он знал, что его неуклюжие потуги не вызовут презрительного смеха. На самом деле, танцы оказались неплохой забавой – нужно было просто двигаться, танцуя в одиночку, прыгая вокруг, выкидывая коленца… ну и еще временами попадать в такт.