Тибетская экспедиция СС. Правда о тайном немецком проекте - Андрей Васильченко

Утром многообещающе го'дня ярмарочную площадь перед большим храмом Гангтока окутывает густой туман. Кажется, что бог погоды не услышал молитвы лам. Но появившееся солнце начинает разгонять влажные клубы низковисящего тумана, прежде чем мы успели закончить завтракать в резиденции для официальных гостей махараджи: становится понятно, что нас ожидает день, который будет радовать солнечной погодой. Настал день, который в течение долгих месяцев мы представляли себе и нетерпеливо ожидали его приближения. Это очень большое событие. То, что ожидает нас сегодня, в действительности является одним из самых ярких и запоминающихся впечатлений, которые едва ли возможно в полной мере передать рассудительному европейцу.

Картины быстро сменяют друг друга. Они превращаются в хаос ярких кричащих цветов и отрывистых звуков, которые мечутся из стороны в сторону, вызывая ощущение огромной бурлящей массы. Предвкушая что-то необыкновенное, мы уже с самого утра направились на площадь, чтобы увидеть это танцевальное представление с самого начала. Постепенно собирается толпа празднично одетых зрителей. Перед нами предстает завораживающее зрелище. Завершаются последние приготовления. Услужливые прислужники снуют туда-сюда. Армия пестро одетых чиновников и полицейских ставит палатки для почетных гостей праздника. Все пребывают в состоянии крайнего возбуждения.

Посреди всех палаток стоит роскошный шатер махараджи, в котором специально для нас поставлены мягкие кресла, на которые в суете праздника мы так и не присели. Рядом из зеленых папоротниковых ветвей и хвойных лап возводится еще один шатер, в котором после полудня мы должны сесть за трапезу. Рядом расположена палатка для знати и высших чиновников. Все эти строения расположены полукругом вокруг храма, так что нам предоставляется возможность хорошо разглядеть центральную танцевальную площадку со всех сторон.

Наши глаза не сразу привыкают к пестроте и буйству цветов, которые превращаются в дикую неразбериху Мы не успеваем поприветствовать всех кхаси, так как на площади появляется пара «азаров»,[78]чтобы шутками и дурашливыми выходками прогнать с ярмарочной площади злых духов и проложить путь танцорам. Эти два клоуна, которые показывают мужчину и женщину, регулярно изображаются молодыми ламами. Но они не принимают никакого участия в религиозных танцах. Наряду с официальными функциями им предстоит выполнять еще одно благородное задание — достаточно долго развлекать публику всяческими задорными выходками. Танцы являются испытанием терпения не только для принимающих в них участие молодых людей, но и для самих зрителей. Азары начинают свое выступление с невинных проделок. Они гоняются друг за другом, танцуют в нелепых позах и делают смешные жесты, намекая тем самым на самые различные ситуации в человеческой жизни. Затем они могут схватить какую-нибудь собаку за хвост и таскать бедное животное несколько минут, к немалой радости собравшейся публики.

Мы медленно оглядываем всех собравшихся, пока наш взгляд не вылавливает из толпы группу хорошо одетых тибетцев, которые держат за узду двух изукрашенных жеребцов. У азиатских пар ней дикие и решительные лица. Они осознают ту знаменательную роль, которая во время танцев отведена им и вверенным им гордым животным. Эти два жеребца — это верховые лошади для двух высших божеств. На этих жеребцах никогда не будут ездить люди, их никогда не будут использовать в работах. Это священные животные, предназначенные только для божества, а потому за ними ухаживают в конюшнях махараджи. Канченджангская белая лошадь — это дикое, весьма своенравное животное, которое было выведено именно в Тибетском регионе. Племенной жеребец украшен красными шелками и несет на себе символ царской милости — пучок павлиньих перьев, который закреплен на его прекрасной, породистой голове. Боевой конь Махакалы, напротив, черный как смоль. Его голова, как и сам победитель демонов, украшена изображением человеческих черепов. От изобилия людей и чувствуя приближение сатанинских сил, жеребец бьет копытами, раздувает ноздри. Он чувствует приближение зла, и его вряд ли можно успокоить. Когда мы изучали священных жеребцов, гром музыки, — издаваемый тремя группами музыкантов, возвестил о том, что наступило время нового действа. Ряды зрителей начинают сплачиваться. Храм полностью облеплен пестрой толпой. Все присутствующие с нетерпением глядят на дворец, ворота которого начинают медленно открываться. Его Величество махараджа, за которым следует длинная шеренга знати, медленно, с осознанием собственного достоинства направляется к храму, чтобы помолиться и вызвать богов.

Знаменосцы в огненно-красных облачениях с ярко-желтыми тибетскими шапками на головах, лепчасские гвардейцы в багровых куртках и шлемах с павлиньими перьями, крепкие войны бхутиа в боевой раскраске отдают салют. В этот момент музыканты начинают играть. Музыка, возвещающая прибытие божеств, больше напоминает какофонию. Лепчасы, набирая полную грудь воздуха, дуют в рога. Непальские волынки режут слух высокими, визгливыми звуками. Со стоическим спокойствием грукхас бьет в большие литавры. Его лицо, застывшее как лед, не меняет своего выражения. Мы снимает все это на кинокамеру, до тех пор, пока музыка не раздается в храме. Махараджа со своей свитой приближается к нам. Мы здороваемся с ним и вновь продолжаем снимать эти фантастические картины.

Из храма вытекает пестрое шествие. Ламы в красных и желтых одеяниях завернуты в зеленые и синие покрывала. Солнце освещает их, и нашему взору предстают непостижимые сцены, исполненные магической силы. Священники выстраиваются. Инструменты продолжают издавать ужасную музыку. Танцоры бога войны в вихре дикой пляски начинают теснить собравшихся. Они начинают игру, полную беззаветной самоотдачи, которой мы никогда до этого не видели и вряд ли увидим еще. Медленно, словно выверяя каждый шаг, шумя щелками, двадцать вассалов Канченджанги начинают дико кружиться, поблескивая своими мечами. В танцевальном шаге они совершают круг, становятся в ряд и возносят громкими криками первое почитание божеству войны. Мимика на лицах фанатичных воинов, которые преданы танцу и божествам, является жестокой и непостижимо-загадочной. Серьезность данного исполнения усиливается непреклонными чертами монголоидных лиц. Звучит команда. Мечи направляются к центру, щиты блестят как золото, цвета расплываются в неистовом импульсивном движении.[79]Едва ли возможно выхватить из этого вихря отдельные безумные прыжки. В этом хаосе цветов нельзя уловить даже отдельных движений. Но в каждом из них чувствуется законченность и гармоничность.

В каждом их выпаде, в каждом внезапном повороте чувствуется самоотверженность. Иногда из вихря танца взгляд вырывает лица. Даже под огненно-красными шарфами видно, что они покрыты капельками пота. Шаги начинают замедляться, и вновь раздается команда. Вновь блестят мечи, сверкают щиты, на шлемах развиваются пучки. Все это созвучно тому, что требует от своего воинственного народа Канченджанги: выносливости, силы и самообладания.