Театр китового уса - Джоанна Куинн

твоя последняя вечеринка на какое-то время, – говорит Уиллоуби. – Лучше бы тебе ею сполна насладиться. Хочешь выпить?

– Нет, благодарю. А вот и Перри.

Флосси бросается к зеркалу над камином. Последние несколько часов она провела, сидя перед зеркалом на чердаке, пока мрачная Моди безуспешно пыталась завить ей волосы парой горячих щипцов. Обычно этим занимается Бетти, но им не хватает персонала на кухне, поэтому задача перешла к Моди. Флосси пришлось наблюдать, как ее отражение раз за разом морщилось, когда шипящие щипцы жгли ей волосы; как лицо морщилось смущенной улыбкой, будто пытаясь отодвинуться.

Она смотрит на волосы. Какие-то кусочки торчат наружу странным образом, будто человек, неуверенно показывающий дорогу. Мама всегда велит ей заправлять их за уши, но Флосси в курсе, что те немного торчат, и потому предпочитает прятать их. В этом, как и во многом другом, она ощущает свое существование серией неудовлетворительных сокрытий, каждое из которых открывает что-то иное, что показывать не стоило бы. Заправить волосы – приоткрыть торчащие уши. Подчеркнуть талию – привлечь внимание к широким бедрам. Похвастать лодыжками – значит обнажить крепкие икры. Все это – серия ложных выпадов и введения в заблуждение, когда она выступает одновременно волшебником с разноцветными платками и ассистенткой, с застывшей улыбкой держащей за шкирку белого кролика, а еще почему-то самим бессильно свисающим кроликом; и все это вызывает у нее непроходящую тревогу, что она разошлась с собой, что голуби разлетелись из шляпы.

Неловкости Флосси ничуть не помогает привычка Розалинды раздражать самые болезненные моменты дочери.

– Вес у тебя с отцовской стороны, – с жалостью сообщает Розалинда, когда бы ни увидела, что у Флосси проблемы с застегиванием платья.

Или даже:

– Выглядишь прелестно, дорогая. Представь, насколько прелестнее ты будешь выглядеть, когда избавишься от детского жирка.

Колючие ремарки, которые Флосси должна молча усваивать, так же, как горничные сохраняют молчание, когда пытаются придать ей приличный вид и быстро вдыхают, натягивая на нее пояс для чулок. Ее внешность кажется вопросом постоянных усилий – со всех сторон. Неудивительно, что от одежды у нее остаются раздраженные следы.

В зеркале гостиной ее лицо блестит от напряжения. Возможно, было бы лучше, надень она этим вечером недавно выданный противогаз. За плечом возникает Кристабель, по-ястребиному не мигая.

– Криста. Ты меня испугала, – говорит Флосси. – Приехали Каннингемы и тревожный журналист. Не слишком подходящий кандидат для моей продолжающейся охоты за мужем.

– Попрошайки не выбирают, – говорит Кристабель, по-прежнему не мигая. У нее пустой критический взгляд, каким дети оценивают других детей при первой встрече, невоспитанный и безучастный. Ее волосы не завиты. Они ровные и обрезанные у подбородка. На ней платье с тонкими бретелями, которое раньше принадлежало Розалинде, а на ней не сидит и ей не идет. Широкие плечи ссутулены, будто гости застали ее в ночной рубашке. Она хмуро смотрит на Флосси.

– Ты закончила возиться?

– Я не возилась. Я расстраивалась от своего отражения, – отвечает Флосси.

– У меня никогда не хватало времени на зеркала, – говорит Кристабель. – Вы с матерью вечно в них глядитесь. И зачем? Ничего же не изменится за один миг.

Будто призванная волшебством, стуча высокими каблуками по полу, в дверях появляется Розалинда в струящемся платье королевского пурпура.

– Цзынь-цзынь, – радостно говорит она, поднимая бокал в тосте кому-то другому. – Девочки, почему вы тут прячетесь? Я пригласила множество очаровательных молодых людей. Такие бравые в новой форме. – Она яркая, сильно надушенная: ногти накрашены, волосы уложены.

– Я оценивала волосы, – говорит Флосси.

– Им ничем не помочь, – говорит ее мать. – Пойдем общаться. Та писательница-коммунистка, которая тебе нравится, – она пришла со своей компаньонкой, которая носит брюки и удобные туфли. Лесбиянки.

– Ты всегда говоришь это слово, будто держишь его щипцами, – говорит Кристабель. – Все знают, кто они, включая тебя.

Розалинда отмахивается.

– Люди все время меняют свое мнение. Я не удивлюсь, если они вскоре вступят в самооборону. Они довольно угрожающие.

– Я могу к ним присоединиться, – говорит Кристабель. – Исполню свой долг.

– Отличная идея, дорогая. Ты могла бы вступить в ЖВС[37] или что-то вроде этого. Может, найдешь там приятеля, – говорит Розалинда, отпивая из бокала. – Так, Флосси, маленький совет – держись подальше от десерта. Единственные женщины, которым можно есть сладкое, – те, по которым никогда не скажешь, что они его едят. Тогда это кажется очаровательным. Но если выглядишь так, будто регулярно их пожираешь, практически каждый час, это уже не очаровательно, это отсутствие дисциплины.

– А сладкое есть? – спрашивает Кристабель, направляясь к дверям. – Я съем его до ужина. Я предпочту десерт приятелю. Мужчин в ЖВС все равно немного. Что, по твоему мнению, значит «Ж»?

– Я знаю, что значит «Ж», – говорит Розалинда. – Где мой муж? У него мои сигареты.

– Я здесь, и у меня их нет, – говорит Уиллоуби, голос из глубин кресла.

Флосси оборачивается к зеркалу, надувает щеки, затем поворачивается к матери и чуть заметно клоунски пожимает плечами. Розалинда поднимает тонкие брови и выходит из гостиной. Флосси поднимает руки и задумчиво хлопает себя по щекам – воздушным шарикам, прислушиваясь к тихому барабанчатому звуку, затем медленно выдавливает воздух.

Кристабель поглощает тарталетку с патокой, яблочный пирог, крыжовенный кисель, затем принимается бродить по залам подобно животному в зоопарке. На вечеринке присутствует молодой человек из соседнего поместья. Молодой человек, с которым она на предыдущей вечеринке говорила о книгах. Молодой человек, на появление которого она надеялась, потому что хотела поговорить с ним за ужином, – факт, от которого она сгорает со стыда, чувствует себя настолько смешной, что едва не выбегает из дома и не бросается со скалы. Усилием воли она заставляет себя сесть рядом с ним и прожигает взглядом приборы, один за другим поедая засахаренные мускатные виноградины. Она выдавливает беседу из себя короткими вспышками. Упоминает свой театр. Упоминает фашизм. Короткие пулеметные очереди усилий.

Ее охватывает осторожный оптимизм относительно его интереса к ее мнению, хотя она и ловит себя постоянно на попытках спрятать руки в несуществующих карманах и каких-то бесполезных загребающих жестах. Он даже уговаривает ее на танец после ужина, и, к счастью, она не слишком над ним возвышается. Затем, когда она засматривается его смеющимся лицом в свете свечей, он упоминает – вскользь – женское имя. Он упоминает – вскользь – помолвку.

Разочарование знакомо. Получив это укрепляющее лекарство («Знаю, что ты не из тех, у кого брак в фаворе, но, надеюсь, мысль о нем тебя не сильно отвратит, Криста, старушка»), не остается ничего иного, как опрокинуть его одним глотком («Не глупи, Ральф. Я за вас обоих безумно рада»)