Опальные воеводы - Андрей Богданов

Айдару весьма хотелось верить, что ногайцы выдали действительно ценного человека, но настойчивое отнекивание Мальцева наводило на мысль, что Дин-Ахмет и Урус-мирза ведут с султаном хитрую игру, сохраняя на деле верность Москве. Тем более что кроме грамот самих ногайцев ничто не подтверждало посольский сан Мальцева.

Семёна Елизарьевича бросили в зиндан вместе с рабами. Он не возмутился, но воспринял это как должное, вводя Айдар-агу во все большие сомнения. Как раба турецкий правитель Азова отправил Мальцева в Кафу. Сидя на цепи под палубой, посол внимательно наблюдал за пассажирами судна. С помощью рабов-славян он мог следить даже за разговорами интересующих его людей. Так были выявлены Саин-мирза и Теней-мирза, пробиравшиеся в Крым из Астрахани с поручением от заговорщиков, намеренных сдать город неприятелю.

Чувствуя себя в безопасности, они выбалтывали довольно много имён. Мальцев зафиксировал их в своей памяти.

Профессиональное чутье заставило его выделить на судне ещё двух человек — казаков Ширяя и Колмака, ехавших в Крым якобы на поиски угнанных туда родных. Казаки были, пожалуй, слишком молчаливы и вели разговоры столь однообразные, что это похоже было на разыгрывание принятой легенды перед возможными слухачами.

Урожай сведений получался неплохой. В Азове Мальцев отметил скопление более чем двухсот кораблей османского военного флота, которое, очевидно, свидетельствовало о скором начале похода согласно старому волго-донскому сценарию Соколлу. Число кораблей, огромные запасы продовольствия, телег и шанцевого инструмента говорили о масштабе и времени начала военных действий. Перед Мальцевым стоял вопрос, как передать все эти сведения в Москву.

Подходящим человеком оказался проданный в рабство воин посольской свиты Яныш Тенаев, хозяева которого плыли на том же судне. Он поклялся передать выученное наизусть сообщение Семёна Елизарьевича русским послам в Крыму, где бы они ни находились{26.

Уже на рейде Кафы Мальцев убедился, что война, которую так долго ждали и которой надеялись избежать дипломаты, началась. Он был вполне уверен, что, несмотря на введённое в Кафе военное положение и необыкновенное усердие турецкой секретной службы, все необходимые сведения заблаговременно собраны и переправлены в Москву многоопытными дипломатами Нагим и Писемским{27, не говоря уже о невидимой, но всепроникающей военной разведке{28. Но совершенно невероятно, чтобы им удалось следить за неприятельской армией после её выступления в поход, находясь притом под домашним арестом. Эту задачу положил себе Семён Елизарьевич Мальцев.

На допросах перед турецкими и татарскими чиновниками в Кафе он упорно утверждал, что является простым порученцем, при этом старательно сеял недоверие к обещаниям властителей Больших Ногаев. Шаг за шагом Мальцев растил семена розни между Бахчисараем и Стамбулом, косвенно давая понять туркам, что если и стоит верить Дин-Ахмету и Урус-мирзе, то только в их обещаниях Крыму, и, наоборот, убеждая людей Девлет-Гирея, что их исконные враги-ногайцы помогут туркам сломить остатки независимости Крыма.

В подземелье кафинской тюрьмы, между допросами, Семён Елизарьевич, как только приходил в себя, подбирал товарищей для предстоящего нелегкого дела. Здесь он вновь встретил казаков Колмака и Ширяя, оказавшихся секретными посланцами Посольского приказа к самому предводителю турецких войск Касим-паше.

Грозный беклербег поначалу вступил в переговоры о «службе и дружбе» московскому царю, но внезапно бросил казаков в темницу{29. Трое посольских людей составили ядро разведывательной и военной организации в сердце неприятельских сил.

Как они и предполагали, Касим-паша предпочел держать дипломатических пленников при себе, не слишком афишируя и своё внимание к ним. Скованные цепями, пленники были посажены на каторжные скамьи флота Мир-Серлета.

Так Семён Елизарьевич оказался в море у крымских берегов. Флот держал путь на Керчь и Азов, где капудан-пашу ждали ещё двести боевых галер. От Кафы до Азова шли более двух недель, сдерживая бег галер по рассчитанной скорости сухопутного войска.

На ночь флот швартовался к берегу, причём привязанные друг к другу корабли покрывали собой бухты, образовывая гигантский плавучий город. Гребцов сводили на берег и заполняли ими тюрьмы для невольников, во множестве покрывавшие в те времена побережье Крыма.

В эти ночи Семён, Колмак и Ширяй, измученные допросами в Кафе и каторжной работой, не спали. В темноте они искали соотечественников и давали им надежду расквитаться с неприятелями, а возможно, даже вернуться домой. Костяком тайной организации стали сто пятьдесят опытных в военном деле людей, плененных татарами в незатухающей войне на степных окраинах Руси. Здесь были путивльские дворяне во главе с Денисом Репиным, захваченные в Диком поле на сторожевой службе, семьдесят астраханских казаков с судна Прокофия Цвиленева, попавшего в засаду на Волге, рязанские и мещерские казаки Ивана Фустова из полка князя Петра Серебряного, не вернувшиеся из дальней разведки, известные своим мужеством севрюки — жители приграничной Северской земли.

Отобранные дипломатами люди были разбиты на группы, не исключая особой маленькой дружинки по борьбе с предательством, оставившей в крымских тюрьмах несколько задушенных ночью мерзавцев. К приходу флота в Азов организация распространила своё влияние на всё многонациональное сообщество товарищей по несчастью, оказавшееся за вёслами галер стамбульской и кафинской постройки.

К Семёну, Колмаку и Ширяю примкнули прежде всего военнопленные итальянцы и венгры, а также некоторые из османских подданных — греки, осужденные на каторжные работы. На кораблях, охваченных влиянием подпольной организации, было приковано цепями более полутора тысяч человек.

В том, что 80-тысячная османско-крымская армия найдёт на Руси достойную встречу, Мальцев не сомневался. Все детали похода Касим-паши и Девлет-Гирея были известны Москве, не только пушки и сабли, но и казна в сундуках Мир-Серлета была пересчитана. Не полагаясь на других, Семён Елизарьевич составил ещё один весьма подробный отчёт о неприятельском войске и планах его командования. Запомнив его слово в слово, Ширяй бежал с каторги, надеясь добраться до русского рубежа раньше, чем на него придёт война.

* * *

Нелёгок был путь гребного флота по Дону. То и дело, будто бы невзначай, корабли садились на мели. Жестоко истязаемые гребцы часто ударяли веслами невпопад. Корабли приходилось разгружать, перетаскивая на берег и обратно тяжёлые пушки и огромное количество шанцевого инструмента.

Чем далее забирались турки в Дикое поле, тем в больший приходили страх, отчаиваясь вернуться домой живыми. Даже те, кому были обещаны должности в завоеванных землях (Соколлу предусмотрел и это), начинали сомневаться в успехе тщательно задуманного предприятия. Три недели, отведённые на переход до Переволоки, давно прошли, а конца пути всё не было видно.

Всепроникающим шёпотом передавались в войсках и на гребных палубах рассказы Семёна Елизарьевича о могуществе московского государя, превосходящего славой императора Константина Великого, о несметных военных силах Руси, о её мужественных воеводах, разгромивших два басурманских царства и немецкий орден. 15 тысяч латных конников сипахиев (спагов), 10-тысячный полк легкой османской кавалерии, 3 тысячи янычар в поле и 5 тысяч на кораблях, 8 полевых командиров из Анатолии, Фракии и Родоса с 2,5 тысячами отборных войск, почти 50 тысяч конников крымского хана и трёх его сыновей, не считая примкнувших в пути ногайских отрядов, уже не казались завоевателям такой уж всесокрушающей силой.