Стыдные подвиги - Андрей Рубанов

В те времена столичные коммерсанты часто повторяли друг другу подобные фразы.

«Мне ничего не надо», — угрюмо цедили они, погружая твердые зады в мягкие кресла джипов. «В любой момент брошу все, стану змееловом, буду, бля, писать картины маслом… Деньги — мусор, дерьмо, но дети, жены — это святое…»

Большой бизнес — любой, не обязательно русский и не обязательно образца девяностых годов, — всегда защищен особой оболочкой, романтическим флером загадочности. Запах глобальной авантюры, глянец дорогостоящих игрушек, офисы с панорамными стеклами, тщательно охраняемая информация. Большой бизнес — это круто и красиво, но очень сложно и очень, очень опасно. Так думает всякий, кто не умеет проникнуть сквозь оболочку. А кто умеет — тот видит: ничего там нет особенно сложного, и самые умные, семи пядей во лбу, никогда не выходят на первые роли. Делая деньги, следует быть терпеливым и черствым. Желательна хитрость — но опять же не изощренная, а самая обычная, бытовая.

Когда я сам проник внутрь и понял, как все устроено, — старший брат не перестал интересовать меня, но перестал волновать; он больше не казался сверхсуществом, великим алхимиком, медитирующим над машинкой «Магнер», пока в ее черных пластмассовых пальчиках трещит, мелькая, зеленый американский кэш. Я тоже завел себе такую машинку. Тоже купил пейджер и галстук с попугаями. Освоил компьютер и зализывал назад смазанные гелем волосы.

Были моменты, когда я думал, что действую лучше, чем Мишка. В других ситуациях очень хотел совета, и однажды, когда только начал, отважился задать брату несколько прямых вопросов — и профессор-воротила с удовольствием ответил мне.

Стояли посреди склада, заполненного коробками с французским вином, вино принадлежало мне и Ивану, но куплено было на чужие, заемные деньги, и продажи шли вяло. От разнообразных приятелей я уже знал: заниматься товаром, покупать и продавать вино, компьютеры, автомобили, памперсы — выгодно, но сложно. Гораздо проще обслуживать тех, кто это делает. Помогать с банковскими переводами. Превращать наличные в безналичные, и наоборот. Я хотел вернуть долги, бросить к чертовой матери вино и уйти на финансовый рынок, туда, где люди имеют дело с деньгами, только с деньгами и ни с чем, кроме денег. Я неизбежно пришел за советом к тому, кто все знал про деньги. К старшему брату.

Мне было двадцать четыре, ему — тридцать два, мы были знакомы два десятилетия, но за все годы не сказали друг другу и десятка фраз. Я решился. Казалось, что — вот, час настал, сейчас он все расскажет, поделится главным знанием.

Я спросил, чем отмывание отличается от обналичивания, и можно ли закрывать валютные переводы агентскими договорами, и есть ли смысл связываться с такой интересной темой, как платежи через офшорные компании, — задал то есть совершенно конкретные вопросы.

По обыкновению, брат был благодушен, углублен в себя и выглядел шикарно. Блестящие длинные волосы, прямоугольное лицо, точно и резко очерченные скулы. По тогдашней летней моде полагалось носить шелковые цветастые рубахи на манер гавайских, но не навыпуск, а заправленными в свободные легкие брюки-слаксы; ворот застегивать под горло, а поверх иметь несколько скромных цепочек. Ухмыльнувшись и потеребив эти цепочки, брат заговорил, и говорил долго; выдал обстоятельный монолог — если бы я записал, слова на листе шли бы одним сплошным абзацем страниц на пять ин-кварто. Но я ничего не понял. Совсем. Первые несколько минут еще вникал, сосредотачивался, даже похохатывал в тех местах, которые казались смешными самому рассказчику, но быстро устал, догадавшись: Мишка смотрит на бизнес и вообще на мир вокруг себя со столь оригинальной точки зрения, что вникать в его логику бессмысленно и даже, может быть, страшно.

Он улавливал и фиксировал тончайшие связи меж событиями, но пренебрегал очевидными аналогиями.

Больше всего на свете он любил не бегать по лыжне и не зарабатывать миллионы, а думать.

Он умел сверкать, кидать понты, он умел сочинять извилистые монографии, он умел улыбаться банковским операционисткам, он увяз в сложных взаимоотношениях с бандитами, он мыслил прихотливо и фантастично и не заботился о том, чтобы его понимали. Плевать ему было на понимание, он жил в мире голых идей, среди схем и теорий, — я же был практик.

А он — гений.

Он кивнул мне и уехал — в тот год ездил на спортивном «Форде» непременного ярко-алого колера, — усмехающийся, глядя сквозь реальность, чудовищно умный, сложный, абстрактный, циничный, легендарный, упорный и упрямый. Мы бы никогда не сошлись.

Я не задал ни одного уточняющего вопроса, — иначе неизбежен был новый монолог, столь же длинный. В последний момент хотел спросить насчет триатлона — когда он бросит коммерцию и вернется в спорт? Но воздержался.

Кстати, про триатлон. Это просто: вы выходите на старт, пробегаете пятьдесят километров, потом преодолеваете двадцать пять километров вплавь; на третьем и последнем отрезке надо сто километров проехать на велосипеде.

Спустя два года умер наш дед, великий учитель, основатель клана, директор Узуновской средней школы, — тот самый, позволявший внуку Мишке выдирать из журналов репродукции с голыми женщинами. За гробом шли полторы тысячи человек, практически все взрослое население деревни, плюс несколько десятков учеников деда, приехавших со всех концов страны. Я взял с собой жену, но не взял годовалого сына. Профессор-воротила приехал на поезде. Поминальный стол едва вместил две сотни гостей, многие не видели друг друга десятилетиями, братались, хохотали, никакого траура и горя. Несколько старух, помнивших Мишку мальчиком, бросились ему на шею. В тот же вечер, когда за другим, более скромным столом расселись близкие родственники, меня и жену упрекнули в том, что мы не привезли продолжателя рода. Из пятерых внуков деда Константина только я мог продолжить фамилию по мужской линии; в последний год жизни деду принесли полярой дную фотографию его правнука, моего сына. По мере увеличения количества выпитого шутки на тему передачи генного набора становились все остроумнее, жена хохотала, смущалась и краснела, а Мишка, напившийся больше других, кричал, ударяя кулаком по столу: «Ирма!!! Предъяви потомка!!!»

На следующий день я вез его в Москву на своей машине — едва проснувшись, брат обстоятельно похмелился и всю дорогу хлебал колу из объемистой пластиковой бутылки, выкрикивая с заднего сиденья все ту же фразу насчет потомка.

По слухам, дела его шли неважно. Профессор рассорился с братвой. Возможно, присвоил бандитские деньги. Впрочем, я не переживал за брата. Кто преодолевал дистанцию в пятьдесят километров и заработал на этом значок мастера спорта, тот легко уйдет от любых бандитов. Думаю, наивные члены криминальной группировки просто не представляли, с кем имеют дело. Не видели арбуза, выращенного на жидком негреющем солнце средней полосы. Не читали спортивного дневника с пометками о скверном самочувствии. Не мазали хитрыми мазями пластиковые лыжи ценою в состояние.

Потом мы не виделись шесть лет. Из этих шести лет я три года сидел в тюрьме, потом год работал на Кавказе; остальное время провел, входя в разнообразные делириумы — алкогольные, наркотические, нервные — и выходя из них. По-моему, за это время я ни разу не вспомнил о существовании старшего брата и сей факт постыдным не считаю. Он тоже был авантюристом, переживал кризисы и беды, но никогда не просил о помощи. Друзья, подруги, ближняя и дальняя родня — все просили; он — не просил ничего.