Уникальный экземпляр. Истории о том о сём - Том Хэнкс

— Очень сожалею, мистер Алленберри, но что есть, то есть. Нам важно прошлое, но еще важнее ваша долгая жизнь.

— В таком случае мне понадобится кое-что еще прихватить, — сказал Берт.

По мере настройки фиксаторов "Хронометрических приключений" Берт чувствовал, как сжимается на нем компрессионный скафандр вместе со всеми атомами — включая его собственные — в пределах номера 1114. Опыт предыдущих Репрогрессий научил Берта переносить этот этап без паники, но привыкнуть к леденящему холоду он так и не смог: от этого холода терялась вся концентрация, утрачивалось равновесие. Он понимал, что кровать, на которую его уложили, благополучно перенесется в тридцать девятый год, но все помещение ходило ходуном. Ему стоило больших трудов не отключаться, быть начеку, чтобы проследить за реальным перемещением назад во времени, но, как и в предыдущих случаях, он попросту вырубился.

В висках мучительно стучало, но он понимал, что уже прибыл в тридцать девятый год. Такие приступы головной боли каждый раз оказывались жестокими, но, к счастью, недолгими. Берт с трудом выбрался из компрессионного скафандра, как из гидрокостюма на размер меньше нужного, и остался сидеть на краешке кровати голышом, выжидая, чтобы кувалды перестали молотить по черепу.

Как и прежде, в открытом стенном шкафу был двубортный костюм, а под ним — туфли и пара носков. На тонкой проволочной вешалке — сорочка и галстук. Нижнее белье лежало в поставленной на стул корзине. На ночном столике нашлись часы, обручальное кольцо, перстень с печаткой и бумажник с удостоверением личности и прочими свидетельствами того времени, изготовленными из довоенных материалов. Выдали ему и запас наличных, полсотни долларов, — смешные бумажки, некогда служившие платежным средством. К ним добавили пригоршню мелочи: монеты по полдоллара с изображением женщины с пшеничным снопом, повернувшейся к заходящему солнцу, и кругляши по десять центов, или, как раньше говорилось, "даймы", с портретом бога Меркурия. Среди них затесалось несколько "никелей", то есть пятицентовых монет, и даже два-три цента — в тридцать девятом это были реальные деньги.

Свернув компрессионный скафандр, он запер его в винтажный саквояж, красовавшийся на подставке для багажа, и оставил дожидаться Прогрессии. Застегнул браслет винтажных часов, на которых уже было выставлено точное время — двадцать один час три минуты. На палец правой руки надел перстень с печаткой и взялся было за обручальное кольцо, но передумал.

На письменном столе он нашел конверт с ВИП-пропусками на выставку: для нынешнего — последнего — возвращения в тысяча девятьсот тридцать девятый год он заказал три штуки.

Окно, выходившее на Восьмую авеню, было чуть приоткрыто, и в помещение вместе с вечерним шумом несущегося по Таймс-сквер транспорта проникал легкий ветерок, еще незнакомый с системами кондиционирования воздуха. Берту сразу захотелось встать, одеться и выйти в темноту, чтобы прогуляться по Восточной Тридцать восьмой улице, где жила Кармен, однако тело скрутила боль. Чертова физика! Измождение, как и прежде, отпускало не сразу. Берт повалился на кровать и, точь-в-точь как раньше, забылся сном.

Когда он проснулся, за окном брезжил слабый свет; в городе было тихо. Самочувствие восстановилось, как будто он, проглотив снотворную таблетку, десять часов спал здоровым сном. Часы показывали без десяти семь. Было утро восьмого июня тысяча девятьсот тридцать девятого года: на поиски Кармен и Вирджини оставалось целых двенадцать часов. Берт снял массивную трубку, нажал единственную клавишу на корпусе телефонного аппарата и соединился с коммутатором отеля, чтобы, как повелось, заказать кофе в номер. Через положенные пять минут на пороге уже стоял одетый в униформу официант по имени Перси, который на подносе доставил серебряный кофейник, кувшинчик натуральных сливок, кусковой сахар, стакан воды и свежий номер "Нью-Йорк дейли миррор". Во время пяти предыдущих визитов Берт давал официанту на чай один дайм и всякий раз слышал вежливое "Благодарю вас, мистер Алленби". Но сейчас он сунул в руку Перси монету в полдоллара, и официант вытаращил глаза:

— О, мистер Алленби, вы очень великодушны!

Натуральные сливки превращают кофе в густой, божественного вкуса нектар. Смакуя вторую чашку, Берт ждал, когда можно будет пойти в душ: водопроводные трубы тридцать девятого раскочегаривались неспешно. Он растерся мочалкой, оделся. Нехотя повязал, как его учили, галстук — совершенно дурацкий, по его мнению, предмет, — но с удовольствием надел двубортный костюм, идеально подогнанный по фигуре чуть ли не сто лет спустя. Ткани соответствовали той эпохе, носки растягивались с большим трудом, а туфли смахивали на сундуки, широченные и тяжелые, но при этом удобные.

Спускаясь на первый этаж, Берт вновь почувствовал исходивший от лифтера запах лосьона для волос. Ничуть не отталкивающий.

— Вестибюль, сэр, — объявил лифтер, открывая металлическую решетку.

Берт уже свыкся с запахами отеля "Линкольн" и вдыхал их не без удовольствия, различая в этой смеси дым сигар, шерстяные ковры, букеты, расставленные чернокожим персоналом, ореолы цветочных ароматов элегантных дам, отправляющихся на Манхэттен. На Восьмой авеню простаивали такси; к удаленным от центра города районам спешили плюющиеся бензиновым выхлопом автобусы.

Выйдя из вестибюля, Берт свернул направо и привычно двинулся пешком по Западной Сорок пятой улице, втягивая запах жареных кофейных зерен, прилетавший из Нью-Джерси, с берега Гудзона, где находилась фабрика "Максвелл хаус", чей кофе "хорош до последней капли".

В это утро 8 июня 1939 года Берт не стал завтракать в пышных интерьерах отеля "Астор" под знаменитыми часами. Вместо этого он собирался обойти кофейни и закусочные — сколько позволит время. Кармен жила в семи кварталах. Не надумала ли она забежать в одно из таких заведений на торопливый завтрак, прежде чем ехать на подземке в Бронкс, на встречу с Вирджинией? Быть может, сидит прямо сейчас за столиком где-нибудь близ Бродвея, взяв себе кофе с пончиками. Тогда он смог бы присоединиться к ней тотчас же, чтобы не томиться весь день на скамье под Четырьмя Свободами.

Берт обследовал Таймс-сквер и боковые улицы, заглядывая в окна и двери кафе, но Кармен так и не нашел. С неохотой отказавшись от своего плана, он расположился за стойкой в каком-то баре на Седьмой и за двадцать пять центов получил завтрак: яичницу, колбасу, блинчики, сок и кофе.

Берт приготовил чаевые в размере одного дайма.

— Мэм, — обратился он к официантке с жирно размалеванными губами, — отсюда можно доехать на метро до Всемирной выставки?

— Миленький мой, — ответила ему официантка, — так быстрей всего будет.

Она смахнула дайм в карман фартучка и объяснила Берту, как дойти до скоростной линии.

Его самая первая поездка на метро обошлась в один никель с портретом индейца. В вагоне было полно народу, и от каждого пассажира чем-то пахло — в лучшем случае отутюженной крахмальной сорочкой. Никто не утыкался глазами ни в телефон, ни в планшет. Многие читали утреннюю прессу: огромных размеров прямоугольники чернильного типографского шрифта или компактные таблоиды. Кое у кого в руках были журналы, где на каждой странице текст занимал больше места, чем картинки. Курильщики выдыхали дым; несколько мужчин даже пыхали трубками. Судя по количеству путеводителей и буклетов, многие пассажиры ехали, как и Берт, на Всемирную выставку.