Гротески - Ганс Гейнц Эверс

Гротески

Grotesken

1910

Мои похороны

За три дня до своей смерти я отправил открытку «Красным Самокатчикам». Хотелось бы мне, чтобы история эта имела место в Берлине! «Берлин» просто даже звучит изысканно. В Берлине говорят «элеватор» вместо банального «лифт», и все там «джентльмены», вовсе не «господа». И когда у них возникает некая надобность, они всегда отправляют депешу в «Кооператив мальчиков-посыльных».

Итак, сейчас вы поймете, почему история моя произошла отнюдь не в Берлине. Я написал «Красным Самокатчикам», потому что они показались мне славными ребятами – «Мальчики-посыльные» мою открытку просто выбросили бы. Написал я следующее:

«Через три дня по получении этого письма прошу отвезти ящик на кладбище в двенадцать часов дня. При этом необходимо присутствие всех Красных Самокатчиков. Плату и подробные инструкции найдете на ящике».

За этим следовали имя и адрес.

Красные Самокатчики явились пунктуально, и с ними – господин обер-самокатчик (в Берлине его бы звали генеральный директор). Ящик был большой, длинный, из-под яиц, и я на нем намалевал с большим старанием: «Стекло!», «Хрупкое!», «Осторожно!», «Не кантовать!». Разумеется, в этом старом ящике лежал мой труп, но крышка, по моему указанию, не была приколочена: я хотел быть приличным покойником и решил самолично проследить за тем, чтобы все так и было. Первым делом обер-самокатчик взял деньги, положенные на крышке, и пересчитал их.

– Сорок пять Красных Самокатчиков, – промолвил он, – на два часа – да, тут хватит! – Он сунул деньги в карман и прочитал мои инструкции. – Увы, – произнес он, – мы за такое не возьмемся. Это не наше дело.

Как можно более глухим и мертвым голосом я тогда сказал из ящика:

– Красные Самокатчики устраивают все!

Герр обер-самокатчик не догадался, кто говорит, и почесал себе нос.

– Ладно, – проговорил он, – ладно уж!

Совесть зазрила его, ведь во всех рекламах его конторы красным по белому писалось: «Красные Самокатчики устраивают все».

Один из мальчишек хотел приколотить крышку гвоздями, но главный остановил его.

– Прочь! – вскричал он, тыкая в записку. – Здесь определенно сказано: «Крышки не прибивать»!

Он мне положительно нравился, этот малый; взяв на себя поручение, он ни на йоту не отступал от моей инструкции, которую он снова внимательно перечитал.

– Теперь мы прочтем краткую молитву, – объявил он. – Кто из вас знает краткую молитву?

Но ни один из Красных Самокатчиков не знал краткой молитвы.

– Может, кто-нибудь знает длинную?

Но и длинной молитвы никто из них толком не знал.

– Красные Самокатчики устраивают все! – буркнул я из своего ящика.

Обер-самокатчик оглянулся.

– Ну разумеется, – поспешно проговорил он. – Недурно было бы, если бы Красные Самокатчики умели молиться! – Он обратился к самому маленькому: – Фриц, ты, наверное, знаешь молитву!

– Знать-то я знаю, – замялся малыш, – да только с пятого на десятое…

– Это не важно, – прервал его начальник. – Хорошо ли молишься, плохо, не важно, главное – молиться! Ну, говори молитву, а все будут за тобой повторять!

Фриц молился, а прочие горланили за ним вслед, что было мочи:

– Господь будь нам гость, Иисусе, и нас благослови, яко в твоем вкусе.

– Аминь! – торжественно подытожил обер-самокатчик. – Замечательная вышла у нас молитва, заметьте ее себе, ребята, для будущего случая!

Затем, в точности следуя моим инструкциям, он стал командовать. Ящик погрузили на трехколесный грузовой самокат, которым управлял самый дюжий из парней; на ящик посадили Фрица – придерживать крышку. Красные Самокатчики оседлали свои самокаты и во весь опор помчались по улицам. Публика восторгалась бойкой процессией Красных Самокатчиков; а я решил в своем ящике, что куда приятней вот этак лететь на кладбище, чем медленно тащиться в черной траурной колеснице с унылыми плакальщиками!

Через двадцать минут мы уже были у цели. Все поставили самокаты у решетчатых ворот, четверо сильнейших осторожно подняли ящик. Герр обер-самокатчик проверил мою инструкцию и распорядился:

– Вторая поперечная аллея, восьмой боковой проход, влево от главной дороги. Могила номер 48678!

Туда они и отнесли торжественной процессией старый ящик, где лежал мой труп.

Могила была уже вырыта, два больших заступа торчали в песке. Несколько Красных Самокатчиков осторожно спустились в яму и поставили туда ящик. Потом они обступили яму широким кругом.

– Каждый должен закурить папиросу! – распорядился обер-самокатчик.

У большинства парней были папиросы, прочим оные достались из портсигара шефа.

– Я не умею курить! – заявил маленький Фриц. – Меня от дыма тош…

Но я перебил его:

– Красные Самокатчики умеют все!..

Обер возмущенно оглядел свою красную команду.

– Кто тут говорит? – вскричал он. – Запрещаю бесполезные прения! Разумеется, наши парни все умеют! А ну кури, Фриц! Красный Самокатчик так же должен уметь курить, как и молиться!

Фриц зажег свою папиросу, прочие последовали его примеру.

– Так! – промолвил обер-самокатчик и опять заглянул в записку. – Теперь начинается торжество похорон. Мы споем – на мотив из «Финстервальдских певцов» – такие слова:

Самокатчики Красные все порешают,

Для того и живут, для того умирают!

Все пели так, что и гнус бы заплакал, и я им подпевал из ящика.

– Теперь надгробная речь, – проговорил обер и начал: – Ныне нам перепали честь и великое удовольствие впервые, в силу профессии, проводить ближнего к месту вечного упокоения! Хотя о прочих добродетелях усопшего нам мало что известно, но одних его последних распоряжений достаточно, чтобы воздвигнуть ему вечный памятник в сердцах всех Красных Самокатчиков: по три марки сорок пять пфеннигов в час. По сей причине да соединимся дружно в возгласе: нашему благодетелю, блаженно усопшему, – троекратное «ура»!

И Красные Самокатчики взревели: «Ура, ура, ура!»

– Отлично! – проговорил обер, в то время как я благодарно рукоплескал в своем ящике. – Напоследок мы споем любимую песню в бозе почившего: ра-а-а-а-а-а-дуйся, ра-а-а-а-дуйся, дщерь Сиона; лику-у-у-уй, лику-у-у-уй, Иерусалиме!..

Поблизости раздалась другая песнь – на третьей поперечной аллее, восьмой боковой проход, влево от главной дорожки, тоже шли похороны в секции 18679, с левой стороны, наискосок от меня. Хоронили советника фон Эренгафга при страшном скоплении народа: офицеры, судьи, асессоры и тому подобные важные птицы. Но то было погребение в старом стиле – без Красных Самокатчиков.

Герр обер-самокатчик учтиво выждал, пока те кончили, и опять затянул:

– Споем же любимую песню усопшего: дщерь Сиона, радуйся, ра…

Продолжать он не мог, потому что пастор начал гнусавым голосом читать надгробную речь.

Обер-самокатчик подождал пять минут, десять минут; но пастор не умолкал, и мне стало дурно. «Такие речи сильно ускоряют процесс органического разложения», – сказал я себе. Должно