Время банкетов - Венсан Робер

Вспоминать только об этой размолвке и настаивать на том, что тост за короля в самом деле был произнесен и это якобы свидетельствовало о трусости организаторов, — значит не придавать никакого значения ярости монархических журналистов, которые, как и все их современники, были чрезвычайно чувствительны к символам или к их отсутствию. Сам по себе банкет в «Бургундском винограднике» в той форме, в какой он в конце концов состоялся, выглядел не менее скандально, чем торжественная встреча Лафайета в Пюи, Гренобле и Лионе. Но чтобы это понять, нужно восстановить цепочки подразумеваемых значений, систему символических оппозиций, которые могут ускользнуть от невнимательного истолкователя, потому что современники, из осторожности или из сдержанности, не распространялись на эти темы, а через несколько месяцев после Июльской революции вообще перестали о них говорить. И если мы понимаем, какое сильное впечатление произвели бы республиканцы, разбивающие стаканы во время тоста за короля, если мы догадываемся, каким досадным оказался бы этот жест для организаторов этого гражданского праздника и какую радость доставил защитникам Трона и Алтаря, нужно еще уметь вообразить, что это пиршество могло повлечь за собой последствия куда худшие, короче говоря, нужно осознать все политические риски, какими весной 1830 года грозил сам факт организации банкета в честь двухсот двадцати одного депутата.

Предоставим слово безымянному монархическому журналисту, который вскоре после банкета в «Бургундском винограднике» опубликовал его сатирическое описание, причем изобразил банкет в виде жалкого театрального представления, «гастрономической трилогии в одном действии и трех подачах», под названием «Цена адреса (слова господ Одилона Барро, Дюма и Руссо; музыка любителя, соратника г-на Жакото; постановка господ Какелара, Бовизажа, Буасселя и Поселье; декорации и аксессуары господ Шарлье и Ко)»[334].

Итак, в зале чего-то недоставало, и все читатели того времени прекрасно знали, чего именно. Там не было ни бюста, ни портрета короля. Его место за спиной председателя занимала Хартия, одна только Хартия; и по той бесцеремонности, с какой отзывается о ней ультрароялистский публицист, ясно, что она для него значит очень мало. Отныне необходимо было выбирать между верностью королевской династии и верностью Хартии; и либералы, точно так же как и их противники, сделали свой выбор.

Однако в детальных описаниях либеральных банкетов, проводившихся в царствование Карла Х, как правило, всегда фигурирует изображение короля. Оно было почти обязательным дополнением к тосту за короля, «который поклялся в верности Хартии». Вот, например, с чего начинается отчет о банкете в Пембёфе, который 15 августа 1829 года (через неделю после назначения кабинета Полиньяка) опубликовала нантская газета «Друг Хартии»: «Зала, украшенная с изысканным вкусом, была драпирована белыми и алыми сукнами; первым в глаза бросался портрет короля — того августейшего монарха, к которому смятенная Франция простирает ныне руки с мольбой»[335]. На банкете в Ниоре, который вызвал ярость «Белого знамени», в зале стояли «бюсты бессмертного автора Хартии и того, кто поклялся ее соблюдать»[336]. Префекты, наименее доброжелательные по отношению к гостям, отмечали как самое криминальное проявление заранее обдуманной дерзости тот факт, что председатель и почетные гости сидели спиной к бюсту или портрету монарха; однако, по правде говоря, могли ли они поступить иначе? Ведь не помещать же изображение государя среди музыкантов или на противоположном краю стола? Еще весной 1830 года тост за короля сопровождает ссылку на Хартию во время большей части провинциальных банкетов, а присутствие бюста Карла Х на булонском банкете в апреле удостаивается специального упоминания: «Бюст короля был поставлен во главе стола, на возвышении»[337]. Так же обстояло дело в Сен-Кантене в конце июня во время банкета в честь Лаббе де Помпьера, который был вновь избран депутатом от департамента Эна, а вдобавок приходился дедом жене Одилона Барро[338]. Если же в каких-то исключительных случаях оказывалось, что бюста короля в ресторане нет, в прошлые годы либералы считали своим долгом запросить его у властей: генеральный секретарь вандейской префектуры в октябре 1828 года объяснял своим начальникам в министерстве, что не счел возможным отказать комиссарам банкета в честь либерального депутата Керати, устроенного в Бурбон-Вандее, в их просьбе предоставить на вечер бюст Его Величества[339].

Разумеется, мы не можем утверждать наверняка, что в главной зале «Бургундского виноградника» бюст короля отсутствовал, ибо роялисты, описывавшие праздник, пристрастны, а возможно, и плохо информированы, либеральные же листки, даже самые радикальные, никогда не стали бы подчеркивать отсутствие такого бюста. Подобные вещи не ускользают от внимания гостей, все их замечают, но никто о них не говорит, потому что в политике подразумеваемое имеет свою цену. Зато почетное место, какое отвели на банкете тексту Хартии, было отмечено газетчиками всех направлений, равно как и двести двадцать одна гражданская корона, хотя в первых отчетах либеральной прессы эта тема освещена очень слабо[340]; например, статья в «Земном шаре», появившаяся на следующий день после банкета и сочиненная, по-видимому, Шарлем де Ремюза, не говорит об этом ни слова. Факт тем более удивительный, что это одна из редких деталей, касающихся знаменитого собрания, о которой Ремюза вспомнил тридцать лет спустя, когда сочинял свои «Мемуары». «Парижская газета» от 3 апреля 1830 года дополняет статью, опубликованную накануне, следующей фразой: «Среди прочих украшений в зале были заметны висевшие над головой председателя лавровые венки, общим числом двести двадцать один, а еще выше — герб с надписью „Слава двумстам двадцати одному“. Ниже виднелась эмблема Хартии». Подчеркнем, что если в описаниях роялистских памфлетистов вышеупомянутые венки, или короны, качаются на сквозняке между колоннами, либеральный печатный орган отводит им место почетное и надежное.