Как переучредить Россию? Очерки заблудившейся революции - Владимир Борисович Пастухов

изолированными островками внутри архипелага власти. Настоящая беда состоит в том, что эти островки способны дрейфовать в мутных общественных потоках. Более того, они способны цепляться друг за друга, складываясь в самые причудливые и непредсказуемые комбинации.

Обособленные властные группировки неизбежно обрастают «внешними связями» в преступном мире. Поначалу власть сама вербовала союзников в криминальной среде, но скоро криминальная среда подмяла под себя власть и сделала ее своим агентом.

Из союза чиновников с преступниками родились первичные государственно-криминальные образования. Едва появившись на свет, они стали быстро выстраиваться в длинные социальные цепочки (весь процесс очень сильно напоминает эволюцию простейших биологических организмов). Эти цепочки перехлестывались, сплетались в клубки, соединялись в своеобразные созвездия, пока наконец все общество и государство вместе с ним не оказались оплетены ими, как щупальцами спрута[95].

Силовики – это уже не cool сегодня. Нынешняя Россия подчиняется вовсе не силовикам. Ею управляют децентрализованные неформальные сетевые структуры, в состав которых входят криминальные авторитеты разных рангов, представители самых разнообразных государственных ведомств (в том числе сотрудники правоохранительных органов и судов), соединенные между собой функционально, а также представители «гражданского» сектора, обслуживающего инфраструктуру этих сетей (банкиры, юристы, инвесторы и т. д.). И внутри этих сетевых структур силовики теперь не имеют решающего влияния. Россия быстро прошла эту промежуточную стадию разложения власти. Сегодня главной угрозой для России является всеобщая универсальная криминализация, массовое освоение власти самыми деструктивными общественными элементами. Центры принятия решений давно покинули стены пресловутого ФСБ, тем более Кремля или российского Белого дома. Они переместились в офисы и на виллы, многие из которых уже давно располагаются за пределами России.

Таким образом, эксперимент по воссозданию внутренней власти без идеологии, за счет эксплуатации ностальгической привязанности населения к ancien régime[96] окончился полным провалом. Но за саму эту попытку пришлось заплатить крайне высокую цену. Процесс криминализации власти и общества, начатый в 1993 году, продолженный в 1996 году, дошел-таки наконец до своего логического конца. Власть в России разделилась небывалым до сих пор образом – на официальную и на криминальную.

История России очередной раз прошлась по кругу и вернулась в точку старта. Попытка выстроить вертикаль власти стала катализатором формирования в России нового криминально-паразитического (непроизводительного) класса. На смену пресловутой «советской номенклатуре» пришла «постсоветская клептократура». Особенностью клептократуры является то, что основу ее экономического благополучия составляет не частная собственность, даже краденая, как можно было бы предположить, не возможность привилегированного доступа к каким-то ресурсам (будь это газ, нефть, металл или чистое золото), а коллективное владение государством, являющимся для нее эксклюзивным источником обогащения.

Под влиянием клептократуры в России деформировалась не только политическая, но и экономическая система. Российская экономика является сегодня не столько сырьевой, сколько «распределительной». Она имеет двухуровневый характер: есть первичная и есть вторичная экономика. На первичном уровне средства от различных видов производительной деятельности аккумулируются у государства, а на вторичном – они перераспределяются в пользу клептократуры, контролирующей это государство (это делается путем применения разнообразных технологий изъятия бюджетных средств). Изъятые из бюджета таким образом средства, как правило, не реинвестируются в экономику, а выводятся из нее: они либо расходуются на потребительские нужды клептократуры, либо направляются за границу.

Вертикаль власти, созданная для того, чтобы компенсировать несостоятельность российской государственности, сама стала абсолютно несостоятельной. Внутренняя власть растворилась в той внешней власти, за которой она должна была «присматривать».

В переломном 1920-м году, когда коммунистическая Россия вынужденно затеяла переход к НЭПу и соратники Ленина сокрушались по поводу краха военного коммунизма, теоретик партии Бухарин задался вопросом: «А что, собственно, „крахнуло“?» И сам же на него ответил: «Наши иллюзии».

Сегодня, когда нам кажется, что с разрушением вертикали власти рушится и сама русская государственность, нам стоит озадачиться тем же вопросом: «А что, собственно, рухнуло?»

Катастрофа оказалась относительной. Рухнула наивная надежда на то, что можно вот так запросто взять и воссоздать уникальный политический механизм, который делал Россию особым государством, способным, несмотря на вопиющую слабость всех институтов, в течение нескольких веков развиваться впечатляющими мир темпами и создавать выдающуюся культуру. Но сама по себе государственность, конечно, сохранилась. Просто Россия превратилась в нормальное несостоятельное государство из третьего мира.

Казалось бы, на этом можно было поставить точку. Но выходит почему-то точка с запятой. Ведь это несостоятельное государство существует в обществе, которое по-прежнему еще помнит другие времена. Изнутри и снаружи его окружают люди, которые хотят большего и которые не могут смириться с тем, что нынешнее положение нормально.

Собственно, неуспокоившиеся элиты – это и есть сегодня главный, если не единственный, фактор нестабильности политического строя современной России. Но это серьезный фактор. С точки зрения нормального среднестатистического латиноамериканского или африканского общества, к стандартам которого Россия стремительно приближается, эта нервная реакция элит на происходящее, их политическая истерика по поводу своей несостоятельности кажутся иррациональными. Несостоятельное так несостоятельное – лишь бы деньги платили. Она и является иррациональной. Но у этой иррациональности есть очень глубокие русские корни. Ведь не на пустом же месте появился в России тот плодоносящий культурный слой, из-за которого в ней время от времени напрочь ломают все политические и экономические устои. Он вырос из самих глубин русской жизни, из ее в том числе православной основы, из ее совокупной истории. И поэтому если этот плодоносящий слой срезать в очередной раз подчистую, то он снова и снова будет выделяться из русской жизни, из ее унылой повседневности и вытекать, как слеза из невидящего глаза. В определенном смысле Пушкин, Достоевский, Толстой, Чехов и несть им числа являются нашими политическими современниками. Они голосуют незримо вместе с нами, иногда за нас, а иногда вопреки нам.

Чем более очевидной будет несостоятельность русской государственности, тем сильнее будет беспокойство русских элит. Это неуемное беспокойство – и русский крест, и русское спасение, а следовательно, центр тяжести политической борьбы будет шаг за шагом, медленно, но неуклонно смещаться в сторону общества. Рано или поздно, но именно в обществе должно будет произойти генеральное сражение за Россию.

Разруха начинается в головах, в них она должна будет и закончиться. Не раньше, но и не позже. Россию будет трясти до тех пор, пока русские элиты не придут к какому-то общему нравственному знаменателю. А для этого русские элиты вынуждены будут в конце концов разобраться между собой по поводу ценностей и идей. И только после этого станет ясно, будет ли Россия строить новое государство или окончательно доломает старое.

Это духовное самоопределение будет непростым делом. Может быть, самым непростым делом для русских элит за все эти годы. В свое время, тридцать лет назад, они фактически уклонились от серьезной политической (и не только) дискуссии. Сегодня им придется заплатить за это тройную цену.

Русским элитам придется заплатить за то, что они оставили в своих головах кашу из либеральных, националистических, социалистических и еще бог знает каких идей. Им придется заплатить за недодуманность, недоделанность, недоосмысленность, за культивируемую год от году политическую инфантильность и духовное иждивенчество.

Все когда-то не преодоленное со временем становится неопределенным. Легкость, с которой русские элиты вышли из советской шинели, обманчива. Во всем, в чем эти элиты не определились тогда, им все равно придется определиться в будущем.

Гражданская война, которой якобы удалось избежать при Горбачеве, оказалась просто отложенной «на потом». Потому что гражданская война в строгом смысле слова – это и есть наиболее острая форма общественной дискуссии о ценностях и идеях. Будет хорошо, если эта гражданская война останется холодной.

Русским элитам придется совершить либо нравственный подвиг, либо