Человек отовсюду - Александр Громов

Я пресек эту мысль, поняв, что пытаюсь оправдать себя в собственных глазах. Спасительное для многих, но неумное занятие. Вилли требовал от меня не оправданий, а выводов. Я их сделал.

– Мы летим на Прииск? – спросил я.

– Мы уже над ним.

Понятно… После уничтожения «темпо» на Земле, да еще осуществленного столь экзотическим для землян способом, на Прииске будут приняты все меры по сохранению драгоценного штамма. Знали бы люди, от какой беды мы их спасаем, – сами швырнули бы свои колбы в электропечь.

– Мы опустимся на планету?

– Зачем? Тебе опять хочется порезвиться?

Я проглотил обиду. Хотел было смолчать и помалкивать до конца операции, и все-таки не выдержал:

– Носители «темпо» с Марции все еще там?

– Успокойся. Кто станет держать голодранцев на Прииске, когда все «темпо» в них давно передохли? Метрополия, конечно, тоже не для них, зато колонии – пожалуйста! Многие захотели принять беженцев, список длинный. В нем даже Саладина есть. – Вилли хихикнул.

– А Твердь?

– И Твердь.

Это было понятно. Для правительства любой слаборазвитой колонии партия переселенцев с более продвинутой планеты вроде манны небесной. Они вносят свежую струю – не затхлую, как те нищие дармоеды, от которых Земля избавляется за ненадобностью, а именно свежую. Мало того что среди бывших марциан немало ценных специалистов, так они еще и жить привыкли по-другому, у них свой уклад. Кое-что невредно и перенять. А еще у них свежий взгляд, что крайне полезно. В чем беда колоний? В том, что каждая из них варится в собственном соку, имея связь, чаще всего одностороннюю, только с метрополией. Так рождаются новые культуры, весьма интересные этнографам, но мало что дающие колонии в смысле прогресса. Так консервируется местечковая обыденность. Аборигены могут не любить пришлых чужаков, это их дело, но умное правительство распахнет перед чужаками двери – при том, разумеется, условии, что чужаков будет мало и они проявят готовность к ассимиляции.

Тверди повезло. Варламу не повезло, но его амбиции – не мои. И бог с ними. Сейчас для меня было главным то, что ни в чем не повинные марциане, уже чуть было не погибшие на Марции, теперь вне опасности.

А кто в опасности? Как всегда, научный персонал и охрана…

Группа риска – это слабо сказано. Без пяти минут покойники – так точнее.

Научники с Прииска… Они занимались ерундой, востребованной человеческой цивилизацией, они фабриковали андроидов для тягостных человеку работ и феминоидов для ублажения похоти. Они выводили новые виды домашних животных для богатых бездельников. Они делали все для того, чтобы жизнь этих бездельников стала еще чуточку приятнее и несколько дольше. Они были только людьми: им платили – они работали и наверняка любили свою работу. Куда заведет она – кому интересно думать об этом? Гораздо лучше сунуть голову в песок, как глупая земная птица страус. Интересное дело, неплохие деньги, хороший шанс осесть навсегда на этой благословенной планете – чего ж еще тебе нужно, человек? Ничего? Правда? А если подумать? Еще больше денег, еще больше удовольствий?

И после этого ты удивляешься и негодуешь, когда к тебе приходит нежданная безвременная смерть? На чем же основан твой протест – на простом желании жить, и жить хорошо?

Смешно ведь. Никто тебе этого не обещал.

Мне вновь захотелось поспорить с Вилли, убедить его применить самый щадящий вариант зачистки, и на один миг меня даже посетила идея воспротивиться грубой силой его планам нанести, как обычно, «точечный укол», но нет, после горы Верхний Уньявр я стал чуточку умнее. Жертв все равно не избежать, ну и ладно. Перетерпим. Вспомним, что эти жертвы во спасение, и примиримся с издержками. Биотехник делает свою работу, охранник – свою, ну а мусорщик – свою. Всякая работа достойна уважения, от всякой человек ждет дивидендов и обеспеченной старости, это ведь ложится в ваше жизненное кредо, не так ли, люди?

Чем это я занимаюсь? Не изобретаю ли себе оправдание?

К черту! Ненужная трата времени. Если я мусорщик, так я и буду мусорщиком. Человечество в перспективе обречено, считают в Ореоле, а потому изъятие из него в небытие некоторых особей и их групп решительно ни на что не повлияет. Может быть, да, а может быть, нет. Не проверял и вряд ли доживу до окончательного ответа. Просто буду делать свое дело, а если станет тошно, корабль всегда поможет с проверенным средством…

Я превратил шезлонг в кресло и подтащил его к столику, а последнему велел вырастить бутылку глисса. Вилли оживился и сказал, что я делаю успехи. Я же ощущал себя то ли высшим существом, то ли подонком, и второе вернее: полубоги не сосут спиртное, чтобы заглушить совесть, им и так хорошо.

– Когда ты начнешь? – спросил я.

– Операцию – или пить? – Он потянулся за бокалом.

– Операцию!

– Только что закончил. Что смотришь? Ты чего ждал – бортового залпа? Если хотел посмотреть, надо было сказать. Хотя, по правде, ничего интересного не было. Два укола – и порядок.

– Почему два?

– Потому что над «темпо» там работали две группы в двух разных местах. Заурядная предосторожность.

– «Темпо» уничтожены?

– Полагаю, что да. При двух тысячах градусов микробы не живут.

Я не стал спрашивать его о людях. Возможно, он взорвался бы и накричал на меня, возможно, прочитал бы нотацию, снабженную доводами о минимизации людских потерь, коль скоро полностью избежать их немыслимо, а возможно, просто пожал бы плечами. Какое я имею право ковыряться в его личных болячках? В конце концов, у каждого свой способ делать дело и находить пути примирения с совестью. Никому не возбраняется изобретать их, и люди изобретают. Мусорщики тоже.

Впрочем, то, с какой охотой Вилли подставил бокал, говорило само за себя.

О времени лишь одно известно совершенно точно: оно проходит. Субъективное ли оно, объективное ли – не имеет решающего значения, хотя субъективное время может ненадолго остановиться, как может притормозить пешеход, идущий своей дорогой. Аналогия неточная, потому что пешехода можно взять за шкирку и притормозить на более длительный срок, а у времени нет шкирки, не за что хватать. Остается только смотреть, как оно улетает в никуда, взявшись ниоткуда.

Если работы немного, волей-неволей предаешься этому никчемному занятию. Мягко говоря, мы не были под завязку загружены работой на Ореол. Слетать туда, сделать то-то, потом в другое место с другим заданием, а затем вдруг выпадали целые недели без вызова. Мы выкрали с Нового Ганимеда еще одного перспективного ребенка, вероятного будущего ореолита (на сей раз мальчика), переправили на разные планеты четверых выбракованных по каким-то причинам ореолитов (с фальшивой памятью и соответствующей легендой) и страховали их на первых порах от всяких случайностей и внимания спецслужб; наконец, мы ненавязчиво опекали добрых два десятка людей, почему-либо интересных Ореолу. Почти наверняка все они были когда-то ореолитами, пока кто-то в Ореоле не решил, что им лучше затонуть в человеческом мусоре и не отсвечивать. Но Ореол почему-то не желал терять их из виду, возможно, подозревая допущенную по отношении к ним ошибку. Я говорю об ошибке, поскольку понятиями справедливости и несправедливости ореолиты, по-моему, не оперировали вообще – во всяком случае, они ни разу не дали мне шанса заподозрить себя в этом. Правда, мы общались только с куратором, да и то изредка.