«Я убит подо Ржевом». Трагедия Мончаловского «котла» - Светлана Герасимова

Скорее всего, исчезновение командования одного из полков стало шоком для командования дивизии, которое пыталось организовать оставшиеся без руководства подразделения полка, и именно поэтому полковой комиссар Крохин мог оставаться «в тылах дивизии», в то время как другие полки вели бои. Возможно, как раз об объединенных подразделениях 1215-го стрелкового полка и шла речь как о втором эшелоне дивизии в записи за 3 февраля в оперативной сводке Калининского фронта: «Введен 2-й эшелон 365 сд»?

В 1977 г. майор в отставке К. Л. Пудовиков – комиссар минометного батальона 1215-го стрелкового полка, инструктор политотдела, член парткомиссии дивизии, единственный из «пропавшего» полка, которого удалось найти после войны, писал: «В конце января 1942 г. в районе Ржева за Волгой у деревень Бахмутово, ст. Чертолино, Соломино, Кокошкино, ведя бой, попали в окружение врага. Здесь и была наша трагедия. Находясь в окружении, первые дни мы еще могли оказывать сопротивление, у нас были патроны, мины и снаряды. Выпускали их по счету. Продовольствия, медикаментов не было, ели сосновые вершинки, да кое-где перепадало мясо убитых лошадей. Сна и отдыха не было. Гигиены никакой, одолевали вши. В окружении погибли командир дивизии Щукин, нач. политотдела Юферев, комиссар дивизии Крохин, командиры 1213-го и 1215-го полков Нодия и Шмелев. Сроки выхода из окружения: кому как удалось.

Я выводил группу в 14 человек, из них 12 бойцов своего батальона и политрука и бойца из 2-й роты, все были ранены. Вышли из окружения 18 февраля 1942 г. около деревни Волосатики… в расположение 39-й армии. Всех выведенных отправили по госпиталям. Я имел ранение в левую часть головы. В медсанбате обработали рану, от госпиталя отказался и сразу же включился в работу по формированию 369-й стрелковой дивизии из остатков 365-й и других частей, выходящих из окружения. Я стал старшим инструктором политотдела дивизии и членом ее парткомиссии…»

Насколько законным и оправданным был в тех условиях расстрел командира дивизии – еще один достаточно болезненный вопрос. То, что принятие решения о расстреле полковника М. А. Щукина превышало полномочия Военного совета армии, – однозначно. Но у этого решения было в тот момент достаточно серьезное обоснование. В деле с записями телеграфных переговоров штарма со штабом Калининского фронта есть листок с рукописным текстом карандашом, сделанным в 14.40 5 февраля 1942 г. Подписи под приказом нет, но начинается текст словами «Тов. Конев приказал», которые зачеркнуты, затем написано слово «приказываю». Вряд ли стоит сомневаться в том, что приказ отдан командующим фронтом. В приказе есть слова: «…Не допустить соединения кольца в районе Чертолино. За самовольный уход с поля боя расстреливать…» В других приказах И. С. Конева, приводимых выше, также присутствует требование расстреливать тех, кто оставляет позиции.

Скорее всего, именно этими требованиями и руководствовался Военный совет 29-й армии, принимая решение в отношении полковника Щукина. Командующий фронтом это понимал и поддержал решение Военного совета: «Народному комиссару обороны тов. Сталину. Исх. № 0021.

Представляя на ваше усмотрение постановление Военного Совета 29 армии о расстреле командира 365 сд – полковника Щукина, докладываю, что Военный Совет 29-й армии превысил власть и нарушил Ваш приказ о порядке предания суду начсостава.

Ввиду сложной обстановки, в которой 29-й армии приходилось действовать в период с 1 по 17 февраля 1942 года, полагал бы возможным ограничиться в отношении генерал-майора тов. Швецова – командарма 29 и бригадного комиссара члена Военного Совета тов. Савкова дисциплинарным взысканием.

Приложение. Копия постановления и объяснения Военного Совета 29-й армии на 3-х листах [представлены выше. – С.Г.].

Командующий войсками Калининского фронта генерал-полковник Конев, член Военного Совета Калининского фронта корпусной комиссар Леонов». Даты на документе нет.

Нужно ли было в тех условиях расстреливать уже имеющего опыт серьезных боев командира, месяцем раньше представленного к ордену? По этому вопросу можно спорить так же, как по вопросу обоснованности приказа № 227. С одной стороны, полки дивизии действительно отходили от обороняемых позиций, оставляя врагу населенные пункты, что позволило последнему замкнуть кольцо окружения вокруг армии. Но с другой стороны, в том, что в районе Чертолино на опасном участке остался один полк, который вряд ли мог выстоять под натиском противника, виновато было все-таки командование армии. Не логичнее ли было оставить 1259-й полк на своем месте, раз уж он здесь оказался, а к Афанасово направить части из дивизий с правого фланга, которые использовали оборонительные укрепления, оставшиеся здесь с лета-осени 1941 г.? Может быть, в этом случае ситуация развивалась бы по-другому? Может быть, расстрелом полковника Щукина командование армии в какой-то степени перекладывало на него свою вину за недосмотр, просчет в определении планов противника и управление войсками в той ситуации? Ведь отступали и другие части, но расстреляли Щукина. Может быть, решение о расстреле было еще и потому, что это была не «своя» дивизия, что ее использовали для своеобразного «затыкания дыр»? Вероятно, факторов в основе решения о расстреле было много, но к его обоснованию в документах «…благодаря трусости и нераспорядительности…» уже в годы войны относились недоверчиво. Так, во-первых, январское ходатайство командования Калининского фронта о награждении М. А. Щукина и А. Ф. Крохина орденами Красного Знамени «за образцовое выполнение заданий командования» в Клинской операции отозвано не было. Указом Президиума Верховного Совета СССР от 5 мая 1942 г. они были награждены высокой правительственной наградой, причем Указ о награждении был опубликован в газете «Известия» за 6 мая 1942 г. Во-вторых, на донесении заместителя начальника Главного управления кадров генерал-майора Свиридова от 10 июля 1942 г. о том, что полковник Щукин М. А. «за проявление трусости расстрелян», есть резолюция: «Проверьте, есть ли у нас донесение от трибунала, если нет, то запросите, и потом, как это так, награжден орденом и расстрелян за трусость?» В-третьих, в разговоре с исследователем истории 365-й стрелковой дивизии П. Пустыревым сын М. А. Щукина сказал, что пенсию за отца его матери назначили уже с лета 1942 г.

Можно предположить, что командованию фронта, другим командирам и вышестоящим структурам было ясно, что полковник Щукин в экстремальных условиях вражеского окружения был расстрелян в назидание другим командирам дивизий, как предупреждение о том, что может произойти с ними в случае отступления их соединений. Об этом свидетельствуют и фразы из приведенных выше документов Военного совета 29-й армии: «Военсовет требует от командиров и комиссаров дивизий личного, твердого, волевого руководства и управления частями в ходе боя…», «… с 10 по 17 февраля [выделено мною. – С.Г.] в армии не было ни одного случая оставления обороняющего [так в документе. – С.Г.] рубежа без приказа…»

Ни в одном из послевоенных неопубликованных воспоминаний о расстреле командира дивизии не говорится. Ветераны считали, что командование дивизии погибло, знамена были утрачены, и расформирование дивизии было для них естественным следствием случившегося. Так, редактор дивизионной газеты С. П. Мелентьев, не попавший в окружение, писал позднее: «Очень, очень немногие командиры и солдаты вышли из окружения. Начиная с командира дивизии полковника Щукина, комиссара Крохина, нач. политотдела Юферева, командиров полков, комиссаров, командиров батальонов – никого из них в живых не осталось. Техника, документация, знамена дивизии и полков – все было утрачено. Дивизия перестала существовать».