Мать и дочь. Синхронная любовь, или Французские амуры против американских эротов - Луиза Дегранж

Она заслужила, выстрадала, выпросила это счастье всеми своими прошлыми несчастьями.

Но случится ли это сегодня? И случится ли вообще?

И самым пугающим теперь казалось уловить раньше этих слов или даже вместо них звонок из Луизианы.

Самым обидным – услышать ликующий, задыхающийся голос дочери.

И те самые слова, которые скажут Глории-младшей, а не Глории-старшей.

Оттого так сильно билось сердце, оттого так дрожали руки, оттого не держали ослабевшие ноги.

Может, выключить этот чертов мобильник? Пусть помолчит до завтра.

Рука снова нырнула в сумочку, но нащупать трубку не успела.

Дверь распахнулась, и по коридору застучали стремительные мужские шаги.

Анфан Террибль судорожно смяла второпях захваченный носовой платок и принялась промокать виски, лоб, нос, щеки, что попало – лишь бы не выдать себя.

– Ну вот! Свободен! Наконец свободен! – совсем рядом бодро прогремел голос председателя. – Вы заждались? Простите!

Анфан Террибль отняла платок от губ и улыбнулась.

– Я… я отдыхала. Надо бы и вам отдохнуть.

– Только вместе с вами! – галантно и весело откликнулся голландец. – Ваши предложения?

– На ваш выбор.

– Мой выбор – «Розовая шкатулка»!

– Согласна!

Анфан Террибль кивнула и подала руку председателю.

Вставая и направляясь к стеклянной двери вестибюля, она с радостью почувствовала, что слабость в ногах прошла, сердце утихло, а в груди поднимается волна сладкого предчувствия: совсем скоро произойдет именно то, что должно случиться.

Но она представить себе не могла, что поджидало ее в «Розовой шкатулке».

Не успела пара зайти в кафе, как за всеми столиками полыхнул гром аплодисментов.

Анфан Террибль изумленно вытаращила глаза.

Председатель застыл на пороге.

Гремя колесами по кафельному полу, из кухонного отделения, улыбаясь во весь щербатый рот, выкатился тщательно приодетый и припомаженный хозяин.

Поверх розовой жилетки на впалой груди болталась потускневшая золотая медаль на выцветшей зеленой ленте.

Одной рукой он катил колесо, а в другой зажимал кружевной пакет, из которого выглядывали благоухающие розовые головки.

Подкатившись к ничего не понимающей паре, он торжественно протянул букет даме.

– Мадам! Сегодня великий день! В этот день ровно пятьдесят лет назад юный прекрасный Самуэль Пернье с юной прекрасной Марией-Селестиной Крозе стояли на пьедестале почета, покрытые вот этими самыми медалями! – Он указал подбородком вниз. – В честь этого великого дня позвольте вручить вам эти цветы!

– О, как чудесно!

Американка машинально приняла кружевную упаковку, машинально заглянула внутрь.

– Бурбонская роза, – шепнула она спутнику. – Ничего так… Но Безымянная Красавица лучше!

– И эти цветы я дарю вам, мадам, за то, что вы украшали эти дни своим танцем, и это мой вам подарок и благодарность, и я попросил публику приветствовать вас как можно теплее, и… и… вы так похожи на Марию-Селестину!..

Он всхлипнул и полез за платком.

– Благодарю вас, месье… Я тронута до глубины души… О, как необыкновенно, как волнующе, как чудесно получилось, что мы сегодня зашли сюда!

– Мы должны чем-то тоже отблагодарить его, – проговорил Тюльпанчик вполголоса, пододвигая спутнице стул. – И я знаю, чем!

К столику подошел официант с вазой.

Пока американка устанавливала букет и расправляла листья, голландец что-то негромко сказал, официант наклонил голову и полетел к бару, у которого хозяин уже занял свое обычное место, блаженно улыбаясь и расправляя загнувшуюся ленту медали. Он выслушал подошедшего официанта, улыбнулся еще шире, кивнул председателю и знаком подозвал к себе бармена.

Анфан Террибль едва успела сделать пару глотков традиционного кальвадоса, как «Розовая шкатулка» со всех сторон наполнилась дивными, медленными, печальными и чарующими звуками старинного вальса.

Над столиком протянулась рука в традиционном жесте: вековечный призыв мужчины к женщине разделить с ним краткое счастье танцевального безумия.

И Анфан Террибль, как миллионы женщин до нее, не смогла отказать мужчине, который одним жестом ласково, повелительно и нежно притянул ее к себе, как миллионы мужчин до него.

Сегодня танцевальная площадка была пуста.

Все свободное пространство было предоставлено этой паре – не самой молодой и не самой красивой, но самой удивительной, паре, которой сегодня принадлежала и танцплощадка, и «Розовая шкатулка», и шумящий за окнами Париж, и весь окружающий его мир.

Откидывая голову влево, по танцевальным правилам, и заводя взгляд в потолок, Анфан Террибль вдруг поняла, что ее судьба решится именно в этом вальсе.

Влюбленной матери нестерпимо захотелось опередить влюбленную дочь и первой объявить о грядущем браке.

И теперь каждое движение партнера было наполнено особым смыслом.

Анфан Террибль пыталась угадать, за каким па, в какой фигуре, в каком мимолетном объятии последует признание.

И надо стараться, чтобы эта фигура вышла особенно красиво. Сегодня надо припомнить все наставления первой строгой учительницы танцев…

Шаг левой ногой назад.

Поворот.

Привстать.

Опуститься.

Шаг в сторону.

Приставить ногу.

Привстать.

Задержаться.

Опуститься.

И снова шаг – поворот – привстать – опуститься.

Свободные руки вытянуты в сторону и сжаты в замок.

Не забывать про осанку. Спина прямая, плечи опущены, живот втянут.

Не забывать ставить стопы в шестую позицию.

Это тебе не латина, деточка…

Шагаем в четыре линии.

В каждом шаге стараемся делать красивый перекат: носок – каблук.

Каблук – носок.

Носок – каблук.

Умница, Анфан Террибль.

Старайся.

Голова на мгновение повернулась вправо, ноги поднялись на носки в легком шассе, руки сохраняли променадную позицию.

Подъем.

Опуститься.

Правый поворот на углу, развернуться, встать спиной по линии танца. И снова – шаг левой назад, перекатом с носка на каблук, поворот, подъем, спуск. То стремительная вспышка, то замирание. И все это – плавно, спаянно, словно лебедь с подругой кружат по зеркалу безмолвного пруда.

Вот и пройден первый круг.