Принцесса-грешница - Анна Рэндол

Черт, он всегда знал, что ничего не стоит, но чтобы так?

Йен внезапно устал от игры. Устал от Соммета, его жестокости и лжи.

– Я должен тебя убить, – заявил Йен.

– Но не убьешь, поскольку твоя принцесса узнает, что это был ты. Тогда она больше никогда не взглянет на тебя снова.

И Соммет был прав. И не только потому, что Джулиана придет от этого в ужас, но и потому, что этот поступок подтвердит, что Йен ничем не лучше обыкновенного головореза.

Впервые в жизни Йен не хотел быть обыкновенным преступником. Он хотел быть человеком, который может претендовать на Джулиану. Причем чтобы весь мир это видел.

Впрочем, вряд ли он когда-то будет ей принадлежать.

– И Маллинз вернется, – вскинул голову Соммет.

Проклятие. Его разыграли, как двухпенсовую марионетку. Йен отскочил к окну, как самый обычный вор, благословляя самого себя за предварительную подготовку к быстрому отступлению. Он схватился за веревку и соскользнул вниз, бросившись бежать, как только его ноги коснулись земли.

– Немедленно за ним! – крикнул Соммет изумленному лакею, который стоял под окном.

И хотя мысли Йена пребывали в хаотичном состоянии, его инстинкты по-прежнему отлично ему служили.

Он увернулся от неуклюжей попытки молодого лакея схватить его, потом легко его обогнал и оставил далеко позади.

Йен слышал, что его ищут, и теперь к первому лакею уже присоединился второй. Но он кружил, менял направление, шурша гравием, пробираясь сквозь густые кусты, и преодолел даже один или два фонтана, пока не обрел уверенность, что его больше не сумеют выследить.

Йен устроился в ветках дуба. На расстоянии замок казался скоплением ярко светящихся точек. Но даже отсюда Йен точно знал, какое окно принадлежит Джулиане.

Он долго наблюдал за этим окном, даже после того, как у него начались судороги в ногах, а плечо горело так, словно его проткнули до самой кости раскаленной кочергой из камина.

Если бы он был умным, он бы не останавливался. Он бы просто продолжил свой путь. Свел бы к минимуму свои поражения. Стал бы тем, кто уходит первым.

Никогда не позволил бы Джулиане услышать все, что она услышала.

Не видел бы лицо Джулианы, когда она узнала правду.

Но ведь он никогда не был таким умным. И он, черт возьми, никогда прежде не влюблялся.

Под окном Джулианы Соммет выставил охрану. Дьявол, а не человек.

Поэтому Йену пришлось развернуться и искать другое открытое окно.

Окно оказалось открытым в комнате у Грегори, и Йен, подождав, пока пройдет лакей, забрался туда.

– Я подозревал, что вы можете вернуться, сэр. – Кентербери поднялся с кресла, стоявшего у камина, где он сидел и чинил чулки, и протянул Йену тарелку с хлебом и сыром.

– Это ты оставил для меня окно открытым, да?

– На тот случай, если вы решите воспользоваться им, сэр.

– Мудрее было бы закрыть его на задвижку.

– Я подумал, что, может быть, сегодня ночью вам не нужны лишние проблемы, сэр.

– Закрытое окно – не проблема.

– Как скажете, сэр.

Грегори все еще спал, и Кентербери был в комнате один. Компанию ему составляли чулки, нуждавшиеся в ремонте, и незаконченная шляпка.

– А где же справедливая и беспристрастная Юстейс? А, Кентербери?

– Одиннадцать часов, сэр. Я сказал, что присмотрю за принцем Грегори, пока она спит.

– Внимательный ты, как всегда. А я надеялся попросить ее перевязать мне плечо.

– А что у вас с плечом? – нахмурился Кентербери.

– Сквозь него прошла пуля.

– О Господи. – Кентербери плюхнулся назад в кресло. – Насколько это серьезно, сэр?

– Ничего смертельного. Пуля всего лишь оцарапала кожу на внешней стороне плеча. Мне самому не совсем удобно бинтовать в таком месте.

– Я помогу вам, сэр, – встал со своего места Кентербери.

– Ты будешь лежать у моих ног без сознания раньше, чем я сниму рубашку.

– Нет, сэр, – насупился Кентербери и взял сумку, стоявшую у кровати Грегори. – Я уверен, что у принцессы Юстейс есть перевязочный материал. – Он вынул из сумки несколько аккуратно свернутых рулонов льняного полотна. – Снимайте ваш сюртук, сэр.

Его дворецкий лишился рассудка, если думает, что в состоянии перевязать рану.

– Я ценю твое желание помочь, но справлюсь сам.

– Нет-нет, сэр, я помогу.

Йен снял сюртук и, как и ожидалось, Кентербери побелел, как простыня.

– Ты не выносишь даже вида крови на моей рубашке, Кентербери.

– Я полон решимости, сэр.

– И что эта решимость дает тебе, старина?

– Я убирал комнату после смерти вашей матери, сэр.

Йен замер. Он никогда не задумывался о том, кому досталась эта работа. К тому времени у них в доме не осталось ни одной горничной.

Только Кентербери.

– Так ты и похороны ее видел тоже, да? – И все другие подробности, о которых Йен никогда не думал, потому что был тогда ребенком.

– Да, сэр.

– Тебе известно, почему она… – Йен с трудом подбирал слова, как будто опять превратился в того семилетнего мальчика. – Почему она сделала это? Она оставила записку? У тебя были какие-то подозрения?

Кентербери приблизился к Йену, жестом показал, чтобы тот сел, и помог ему снять рубашку. Губы дворецкого были плотно сжаты, но сам он держался и сознания не терял.

– Она не в первый раз пыталась это сделать, сэр.

– Что? – вздрогнул от неожиданности Йен. – Я такого не припомню.

– Ваши родители скрывали от вас правду.

Это была больная тема для обсуждения, но Йен вдруг понял, что должен это знать.

– Когда? Когда она пыталась это сделать?

– За несколько лет до смерти вашего отца.

– То есть она пыталась совершить самоубийство, пока еще был жив отец? Пока у нее еще имелся дом? И прислуга?

– Да, сэр. – Руки у Кентербери были холодными, но действовали решительно и твердо.

Йен молча уставился на безупречно начищенные туфли Кентербери, когда на него обрушился скрытый смысл произошедшего. Дело было не в том, что они лишились всего. Отца. Богатства. Защищенности. Вина, которую Йен носил в себе, медленно растворилась. Мать не бросала его. Она была больна, а он не знал этого.

– Почему ты преследовал меня все те годы? – Йен поморщился, когда Кентербери зафиксировал повязку. – Почему сегодня вечером оставил для меня окно отрытым?

Кентербери поднял окровавленную рубашку Йена и бросил ее в камин. Только избавившись от нее, он рухнул в кресло, как будто ноги больше не держали его.