Красно Солнышко - Виктория Гетто

Едут всадники по степи великой, бескрайней, дивятся. Есть в старых землях Великая степь. И здесь также. Видать, куда ни приди, всегда увидишь подобное краям, в которых раньше жил. Хорошо, тихо. Знак мира охраняет караван. Пока не вернутся домой посланники, никто не смеет на них руку поднять. Так и едут. Пыль позади оседает, припекает Ярило. Начинает желтеть трава, но всё ещё сочна. Стада огромные турьи по пути вокруг, родники, озёра большие и малые. Весело едут, отдыхают. Ибо спокойствие на душе от видов величественных, и предвкушение великих подвигов. Не ратных. Мирных. Сколько землицы освоить ещё предстоит? Смотрит пахарь вокруг и невольно прикидывает, где лучше вспахать под поле пшеничное, где рожь с овсом посеять. Куда посадить горох сладкий, а где репа свои хвосты выпустит, наливаясь соками. Грады бы поставить по пути, заставы, да не скоро ещё славы этим займутся, ибо даже берега Великих озёр не освоены. Там дел делать – не переделать не одному поколению, ибо задумки велики у князя славянского, ой как велики! Желает Брячислав Вещий создать не просто поселение – государство великое, равного которому на земле, людьми населённой, нет. Хочет он, чтобы рос народ его, богател. Хочет ставить грады и селения, пахать землю жирную, добывать из земли богатства рудные да новые знания осваивать, богов истинных славить. И они те, кто уже живёт на новой земле, первые из тех, кому думы эти воплощать предстоит. А что? И не такое славянам по плечу! Главное – дух, вера! А Брячиславу Вещему да Гостомыслу Хваткому каждый общинник верит, ибо не уклоняются братья-князья от дел. Наравне с простыми людьми лес валят, за плугом стоят, веслом машут либо топором брёвна тешут на стройке. А то и лопатой в землю вгрызаются, избы строя. Ни от чего не отказываются и нос не задирают. Простых людей продвигают. Вот Слав Говорун, прозванный так за то, что со зверем умеет общаться. Не в последних среди дружинников ходит. А Храбр Дальноходец? Простой отрок был. Из захудалого рода. Но вот стал уже и старшим дружинником, и верит ему князь старший, как самому себе. Самые трудные дела поручает. Да не делит князь общину на своих и не своих. И ирландцы теперь среди славов, и греки-ромеи, и иннуиты, и гуроны. Но все – славы. Одного роду-племени, хотя цвет кожи у каждого разный. Ибо сказал князь вещие слова, что хоть разные мы с виду, а кровь у всех одна – алая. Так и держатся теперь общинники этого закона. Истинного.

Едет неспешно Путята-жрец, свою думу думает. Почему вдруг боги отказали ему в просьбе помочь славам? Осерчали на то, что приняли те в свой род чужаков? Да нет, не может того быть. Ведь уже чуть ли не год прошёл, как гуроны славами стали, но всегда откликались и Мокоша, мать богов, и Святовид, и Велес на просьбу жреца. А тут вдруг молчанием наполнились небеса. И быть бы беде на Совете племён, коли не явил бы вдруг Перун, бог грома и воинов, милость свою нежданную, когда взмолился Путята всем богам славянским о помощи. Лишь он шагнул из наполненного зловещим молчанием Круга богов, когда жрец обратился к ним с просьбой. Бросил руку брата своего, Даждьбога, пытающегося удержать ратника в Кругу, взглянул неземными очами на стоящий перед ним дух жреца, протянул ему руку крепкую, в сталь закованную, дал слово своё. Но потребовал, чтобы признал старшинство отцовское его Маниту, бог меднокожих. Готов Перун его сыном назвать своим, принять как родовича равным себе. Ужаснулись боги, темнее ночи стали, выделяясь во мраке ликами своими. А Перун смотрел на жреца, улыбаясь – сделаешь ли так, жрец? Сделал. Научили Путяту вожди гуронов, как вызывать бога прерий и гор, и позвал жрец бога с медной кожей, в убор из орлиных перьев обряжённого, с початком маиса в одной руке и мотыгой деревянной в другой. Явился чужой бог в Круг, как нынче Брячислав на Совет, только богу легче было – не нужна оказалась меднокожему женщина речи его переводить. Сам говорил на языке богов. Посмотрел Маниту на Перуна, подивился стали, облегающей тело того, кто хотел его усыновить, попросил смиренно славянского бога уединённой беседы с глазу на глаз. Ушли оба бога, да тотчас вернулись, ибо властны они над временем всемогущим. А сколь та беседа длилась, неведомо сторонним. Но признал Маниту власть Перуна, как власть отца. Признал себя сыном чужого бога, поблагодарил и жреца, что позвал его для такого дела. Как равного поблагодарил. Пообещал помочь вместе с отцом на Совете племён. И слово своё оба бога сдержали.

Лишь после Совета, когда уже собирались славяне в обратный путь, явился во сне к Путяте Перун вновь и сказал, что отныне будет он жить в этих землях всегда и править ими вместе с сыном. А старый мир покинул Перун, ибо изгнали его боги из Круга богов. Но пусть не расстраивается жрец горестной вести – силён и могуч бог воинов, и давно уже хотел уйти от родителей, да не может славянин хлеб насущный лишь войной добывать, потому и терпел Перун столько лет. Но хвала изначальным – нашлись новые земли, нашёлся и бог земледельцев, которому защита требовалась, и пришлись оба бога друг другу по душе, нашли общий язык, договорились добром, не угрозами. И теперь будет этим миром править Перун-воин и сын его, Маниту-земледелец. Так вот и поведай, жрец, остальным, сказал на прощание бог, и мелькнула за стальным плечом доспеха воинского добрая улыбка Маниту, который держал початок маисовый и не только – вместе с маисом в руке бога и пучок пшеницы увидел жрец. И уверился в сказанном ему богами. В истине новой. И больше в Круг богов как ни пытался попасть жрец, не получалось. Не пускали его больше славянские боги к себе. В закрытые ворота ломился Путята, да тщетно…

Едут воины и жёнки, тянут туры телеги гружёные, мелькают дни за днями, и приближаются родные края, в которых град раскинулся новый, Славгород. Вот уже и поднялись на холм великий, блеснули синим озёра Великие. И встрепенулся Брячислав в седле, неужели показалось ему? Но скачет уже Анкана-иннуитка, остротой глаз с орлом поспорить могущая, говорит, что корабли прибыли, у града стоят, разгружаются. Что суетится возле лодий народу немерено. Обрадовался князь – люди новые прибыли! Значит, благосклонны к ним боги, дали жрецы людей и помощью не оставили.

К вечеру въехали в град. Приветствовали их все, кто по пути встречался. Сдали лошадей и туров общинникам, доспехи, оружие вернули на склады воинские, разошлись по домам в нетерпении. Переступили Брячислав и Кими порог терема, там их уже Гостомысл встречает, и Крут с ним, с головой понурой. Лишь край лика виден темнее ночи у воина. Посуровел князь: и так война будет, а тут ещё вести дурные. Но с чего бы? Людей в граде как бы не более прежнего в два раза. Правда, худы многие на вид, и одёжка не справная, а ношеная и вроде бы с чужого плеча. И смотрят как-то непонятно на него, с опаскою. И удивлённо открывают рты при виде супруги княжеской, рядом с ним идущей. Подивился тогда ещё Брячислав, да виду не подал, не подобает ему.

Эпика хлопотала, угощенье богатое выставила на стол путникам. Гостомысл радовался – брат вернулся жив-здоров, и вроде как удачной его поездка оказалась. Сели все за стол, лишь Крут молчит. Кратко поведал старший князь, что отныне славы – одно из племён новой страны. Приняли их остальные. Но придётся им сейчас с теми самыми лихими племенами, что гуронов истребили, воевать. Но спокоен он за исход войны. Не соперники те племена славам. И ростом малы, и коней нет, и стали-железа не знают. Да и, похоже, не так много у них воинов. А ещё – торговлю заимели. Прикупили товаров невиданных, продали своё удачно, завели отношения дружеские с другими племенами, станут меняться злаками земными, учить друг друга, как их растить следует.