Элеонора Августа - Борис Вячеславович Конофальский

даже и мгновения не думал. – Торговли у вас по реке не будет; пока договор не будет ратифицирован советом, ни одно бревно вниз не уплывет. В лагере моем поставлю крепкий гарнизон с самым лучшим своим офицером, и солдаты не уйдут с вашей земли, пока не будет ратифицирован договор. Воспрещу восстанавливать пирсы и причалы в Милликоне, и гарнизон лагеря за тем присмотрит. Снаряжение и обозы не стану распродавать, а с февраля отправлю во Фринланд рекрутеров для набора шести тысяч человек. Сии основания можно считать вескими для мира?

Теперь первый консул задумался, насупился и еще больше потемнел лицом, кавалер даже начал волноваться, не слишком ли он был резок. Но Райхерд наконец ответил:

– Это веские основания.

– И еще. – Волков видел, что время подошло, и пускал в ход еще один козырь. – Слышал я, что ваша вторая дочь овдовела.

Теперь ландаман посмотрел на него даже с изумлением: а это тут при чем?

– Прошу вас отдать руку вашей дочери моему племяннику. Он хоть и молод, но уже может жениться. Думаю, такой брак будет служить миру между нами и принесет пользу нашим домам.

Ландаман опешил:

– Руку моей дочери Урсулы вы просите?

– Наверное, ее, это она ведь недавно овдовела?

– Да. Зимой ее муж скончался. – Райхерд все еще находился в состоянии крайнего удивления.

– Насколько я слышал, она еще не стара и пригодна к зачатию?

– Да, она еще не стара, ей двадцать пять лет, у нее двое детей, и роды для нее не были трудны. Она пригодна к зачатию.

– Прекрасно. Моему племяннику, кажется, уже пятнадцать, не вижу причин, чтобы не обвенчать их; если ваша дочь принадлежит церкви Кальвина, так мой племянник, думаю, примет вашу веру. – Волков говорил так уверенно, будто вопрос уже совершенно решен.

И кажется, эта решимость и подействовала на ландамана.

– Бывший муж моей дочери был папистом, так что у вашего племянника нет нужды менять веру. – Тут Райхерд сделал паузу. – А ваш племянник носит ваше имя?

«Слава богу, я дал ему свое имя и записал это в церковных метриках, вот оно и пригодилось».

– Да, он носит мою фамилию. Его имя Фолькоф. Бруно Фолькоф.

– Что ж, хорошо…

И тут кавалер понял, почему ландаман спрашивал про имя племянника. Этот простой на вид человек был, кажется, весьма неравнодушен ко всяким проявлениям видимого благородства. И восхитился он сапфиром совсем не потому, что камень был великолепен, а потому, что это подарок императора. Поэтому же он спрашивал про фамилию Бруно. Человек думал о том, что его внуки будут носить знаменитое на всю округу имя.

«Э, братец, а ты, кажется, тщеславен, как, впрочем, и все вышедшие из мужиков богатеи. Это как раз по мне».

– Но мне нужно будет время, – продолжал Райхерд. – Семья должна принять решение. Дело это очень важное.

– Да-да, конечно, но прошу вас не тянуть с решением. И чтобы ускорить дело, прошу передать вашей семье, что за Бруно я дам пять тысяч десятин земли и десять мужиков, а к дому его дам еще пять дворовых девок, и сие все перейдет рожденным в законном браке детям.

– Хорошо, – кивнул Райхерд, снова разглядывая яркий синий камень. – Я потороплюсь с ответом, к счастью, все родственники, что имеют право слова, приехали на сей раз со мной.

– Надеюсь, что он будет благоприятный.

Райхерд ничего на это не ответил, поклонился, собираясь уже уйти, но кавалер его окликнул.

– Простите, господин первый консул, чуть не забыл, – произнес генерал, хотя ничего он на самом деле про это не забывал. – Вы просили указать поводы для заключения мира, а этот довод я упустил. Коли вам еще нужен будет один, так вот он: я все еще помню о восьмидесяти тысячах прекрасных бревен, что сложены в горах севернее Рюммикона.

Райхерд на сей раз посмотрел на генерала неодобрительно, еще раз ему коротко кланялся и, так ничего и не сказав, пошел к своим людям.

«Ничего, путь и он, и все остальные спесивые и воинственные горные мужики помнят, с кем имеют дело. Шутить да заискивать, если мира они не захотят, больше не буду. Сожгу все, разорю все».

Глава 31

То ли совсем ему стало скучно, то ли возраст брал свое, то ли избаловал его Господь щедротами, но после разговора с ландаманом Волкову совсем не хотелось возвращаться на переговоры.

В прошлые времена он находился бы там неотлучно, за каждый крейцер торговался бы, даже зная, что вся суета может быть напрасной. А теперь нет… Тоскливо ему стало слушать пререкания, в которых адвокаты его были как рыба в воде. Как открыл ему первый консул глаза на все невидимые обстоятельства, так весь пыл его к переговорам сразу угас. Теперь он пошел к реке, уселся на берегу, не боясь испачкать свои роскошные панталоны и замарать туфли, позвал Гюнтера с вином и стал смотреть на воду, попивая вино и думая только лишь об одном: отдаст Райхерд свою дочь замуж за его племянника или нет. «То решило бы все вопросы сразу. Если ландаман так влиятелен, как говорят, то он уж найдет управу на всех тех, кого он называет горлопанами из совета кантона. Что ж, сети расставлены, попадет ли в них рыба?»

Тут он уже ничего не мог поделать, только лишь ждать. Ждать! Хоть это для кавалера было и непросто. Хорошо ждать бродяге да нищему на паперти, уж Господь да смилостивится и пошлет чего-нибудь. А ему-то как раз ждать в большой убыток. И тут нечего считать зарплату адвокатам. Двадцать шесть монет в день – это сущие пустяки по сравнению с тремя тысячами людей и восемью сотнями коней, которых ежедневно нужно кормить. Да, много еды, много фуража взял он с боем, и кони, пока стоят без ежедневной тяжкой езды, могут и траву объесть вокруг лагеря. Но все равно и овес, и бобы, и горох, и сало, и солонина, и мука, и лук, и чеснок… Все-все-все это исчезает возами. Да не возами, а целыми небольшими обозами. Прошел день – и нет десятка телег с едой и овсом. Вот так, отдохнул у речки, попил вина, а полвоза еды ушло как в прорву. И это не считая платы, которую нужно выдавать всем этим тысячам людей, от первых офицеров до последних кашеваров или возниц. Вот сиди и жди. Выслушивай пустую болтовню тех, у кого язык без костей. То есть этих чертовых адвокатов да переговорщиков от горцев, которые им подстать.

От таких мыслей