Атлас. История Па Солта - Люсинда Райли

Элле ненадолго задумалась.

– Как и предсказывал Пип, Гердлер вернулся. Сегодня днем он пообещал восстановить статую Мендельсона. План Хааке по его отстранению от должности провалился. Я думаю, обстановка стабилизируется. Пока Гердлер остается мэром города, для нас нет прямой угрозы.

Я перестал ходить по комнате и заглянул ей в глаза.

– Ты серьезно предлагаешь остаться, Элле?

Она медленно кивнула.

– У меня есть обязательства перед Карин. Пип пока что не собирается никуда уезжать, а она нуждается в нашей поддержке. Не забывай, Бо, что без ее отца нас здесь вообще бы не было. Мы должны остаться и защищать ее.

Я не мог с этим спорить. Если Карин оставалась, то мы должны были поступить так же.

– Понимаю, – ответил я.

– Спасибо, Бо. – Элле наградила меня поцелуем в щеку. – Ты знаешь, что осталось лишь несколько дней до рождественских каникул? Пип и Карин собираются провести неделю в маленькой гостинице, зарегистрировавшись как муж и жена. А фрау Фишер, моя домохозяйка, собирается посетить членов своей семьи в Берлине. – Элле слегка покраснела. – Я подумала… если ты захочешь, то можешь на неделю перебраться ко мне.

Мое сердце учащенно забилось. Хотя мы с Элле были «вместе» уже семь лет, наши отношения никогда не доходили до интимности. Извините, я немного смущаюсь, когда пишу об этом. Обстоятельства нашего подросткового периода практически гарантировали нашу невинность. Но теперь, в двадцать и восемнадцать лет, безусловно, появились плотские желания, отсутствовавшие в детском возрасте. Несколько раз мы были близки к их удовлетворению, но всегда что-то мешало, обычно другие жильцы. Мы обсуждали возможность снять номер в гостинице, но решили, что это будет как-то неуважительно по отношению к мсье Ландовски и Фонду Блюменталя.

– Жизнь коротка, Бо. – Элле подмигнула мне и направилась к выходу.

Начались рождественские каникулы, и консерватория опустела: ученики и преподаватели разъехались по домам на праздники. Квартиросъемщики тоже в основном уехали, поэтому я собрал свой маленький чемодан и перебрался в спальню Элле.

В ту ночь мы впервые занимались любовью. Мы оба невероятно стеснялись, и событие получилось коротким и неуклюжим. Потом, когда я держал ее в объятиях, мы смотрели друг на друга в эксцентричной попытке сымитировать романтический момент в таком виде, о котором читали в книгах. По правде говоря, сам акт был… немного заурядным, и последующий обмен взглядами привел к тому, что мы оба залились смехом. Потом смех перешел в поцелуи, потом в нечто большее, и… что ж, я рад сообщить, что вторая попытка была гораздо успешнее. Здесь я воздержусь от подробностей для сохранения благопристойности, но это было нечто совершенно замечательное.

Мы провели эту неделю, обучая друг друга искусству физической близости и радостно предаваясь плотским утехам. После фальстарта мы обнаружили, что это совершенно естественный процесс для двух влюбленных людей. Наши тела были созданы для того, чтобы получать удовольствие, так зачем лишать себя этого?

* * *

Начался новый учебный семестр. Как и предвидела Элле, с возвращением Гердлера политическая температура в городе заметно понизилась. Я вернулся к занятиям, и жизнь в основном продолжалась так же, как до появления (и отъезда) Крига Эсзу. Пип неистово трудился над своим музыкальным сочинением в надежде, что оно будет исполнено до того момента, когда у Карин не останется другого выхода, кроме бегства из Лейпцига. Время от времени он проводил репетиции новых частей партитуры, и я, сидевший за виолончелью, искренне восхищался его работой. В других отношениях ему, возможно, чего-то и не хватало, но Пип Халворсен был чрезвычайно талантливым композитором.

– В этом есть толк, Бо? Я доверяю твоему мнению.

– Думаю, это будет настоящий триумф, – честно ответил я.

– Очень любезно с твоей стороны. – Он закрыл крышку фортепиано и наклонился ко мне: – Знаешь, в консерватории ходят слухи, что ты взял прозвище «Бо», поскольку всегда ходишь со смычком от виолончели[14]. Это правда?

Я усмехнулся, скрывая укол беспокойства.

– Боюсь, это чепуха. Хотя, разумеется, именно поэтому я с самого начала взялся за смычок!

Я мысленно поздравил себя с правдоподобно прозвучавшей ложью. Пип обвел взглядом комнату для репетиций, обшитую деревянными панелями.

– Знаешь, Гердлер выдвинул свою кандидатуру на выборы мэра в марте. Сегодня он объявил об этом.

Я встал и начал убирать виолончель в футляр. Пип пристально смотрел на меня в ожидании ответа.

– Несомненно, это хорошие новости.

– Да, – согласился он. – Я очень надеюсь, что поскольку вся консерватория и большинство горожан стоят за него, то его переизбрание избавит нас от нежеланных гостей. Ради блага наших ближних.

Я застегнул футляр и повернулся к нему.

– Это оптимистичное предсказание, Пип. Пока Гердлер даже не восстановил статую Мендельсона.

Пип пожал плечами.

– Да, еще не восстановил. Но ведь, когда общее мнение станет ясным и он вернется на свой пост, у рейха не будет иного выбора, кроме его поддержки?

– Не уверен. Мы знаем, что Хааке открыто выступает против его переизбрания. Разрушение памятника наглядно показало, как он относится к евреям.

Пип тяжело вздохнул. Мой ответ явно не обнадежил его.

– Понимаю. Я все время стараюсь убедить себя, что это нереально. Я на финишной прямой и надеюсь завершить музыкальное образование здесь, в Лейпциге. Но, конечно, для тебя, Элле и Карин… возможно, вам придется уехать еще до начала вашего последнего учебного года.

– Это небольшая цена за гарантию безопасности, Пип.

Он помедлил и кивнул.

– Да, ты прав.

В течение следующих нескольких недель, когда проходила предвыборная кампания Гердлера, Элле, Карин и многие другие студенты консерватории собирали голоса в его поддержку. Ночью, когда голоса были пересчитаны, мы присоединились к толпе у городской ратуши и возликовали, узнав о его переизбрании. Впервые за долгое время нам показалось, что мы одержали победу.

23

Несмотря на все усилия Гердлера, памятник так и не был восстановлен. После этой неудачи он подал в отставку 31 мая 1937 года и отказался официально признать свое переизбрание.

Я вынужден извиниться за качество моего почерка, которое, как читатель, без сомнения, заметит, существенно ухудшилось после предыдущей записи. К несчастью, я повредил правую руку, и мне больно отрывать ее от стола. Каждый раз, когда я начинаю новую строку, боль простреливает через локоть в плечо, а потом взрывается в шее. Это служит напоминанием, что человеческое тело представляет собой сложную массу переплетенных нервов, и я повредил его таким образом, чтобы боль одновременно ощущалась в нескольких местах. Сейчас я ношу импровизированную перевязь, изготовленную Элле из ее шарфа, и она несколько раз в день помогает мне снимать и надевать ее. Кроме того, мое лицо