Вампирский роман Клары Остерман - Ульяна Черкасова

повёл бровью, и впервые в его взгляде мелькнуло нечто высокомерное и отталкивающее, но даже язвительность не смогла скрыть горечь во взгляде, отчего я только сильнее прониклась к нему сочувствием.

– Конечно! – воскликнула я, пожалуй, слишком громко, но тогда уже, каюсь, была слишком пьяна, чтобы следить за манерами. – Я знаю, что такое потерять родных.

– Твой отец жив, – процедил Тео сквозь зубы. – Он просто тебя бросил.

Это резануло куда больнее, чем я ожидала, но, понимая, почему он так поступает, я сдержалась.

– Но моя мама мертва, ты сам сказал…

– Ты её никогда не знала. Это другое.

Он так плотно сжал челюсти, что слышно стало, как заскрипели зубы.

– Может. Ты прав, наверное. Я тоскую по ней, но…

– Ты её никогда не знала, – перебил он, заканчивая за меня. – Да. А я вырос в полноценной семье, и все они умерли, когда пришла Красная чума. Ты знаешь, как выглядят заражённые?

– Я читала…

– Читала! – фыркнул Тео, сжимая кружку тонкими пальцами. – Много ты поймёшь из своих книг, если никогда не видела этого вживую. Знаешь, Клара Остерман, – он произнёс фамилию с какой-то особой язвительной издёвкой, – как протекает болезнь?

Мне хотелось сказать, что я, конечно же, читала об этом, но, заглянув ему в глаза, не посмела и промолчала. Стараясь изо всех сил держать спину прямо, я смотрела на Тео, не отворачиваясь, хотя нечто яростное, сбивающее с ног кричало, что нужно бежать прочь.

– Я расскажу тебе, как это произошло. Всё расскажу, а ты запоминай, мой маленький врач. Не только же по учебникам учиться.

Он в несколько глотков допил вино и поставил кружку на снег у своих ног.

– Чуму принёс «Костяной король». Он остановился в бухте в конце осени, моряки вернулись на зимовку с хорошей добычей. В тот год данийцы на Островах Дракона потеряли много золота… и людей. Рабов продали на западном побережье и всё вырученное золото поделили, часть спрятали, как положено, часть привезли домой. Корабль встал на карантин в бухте на две седмицы. Мы приносили им еду и пресную воду, ждали срока. Всё шло хорошо. А потом оказалось, что ни хрена (мне, право, неловко записывать это слово, так неожиданно оказалось услышать ругательство от галантного Тео) не хорошо.

Тео поджал губы, сдерживая рвущиеся чувства, но я видела по побелевшим костяшкам его пальцев, сколько ярости и боли он прятал.

– А потом стало очевидно, что ни хрена не хорошо, потому что на палубу день за днём выходило всё меньше людей, а после они сообщили на берег, что на корабле Красная чума. Капитан приказал всем оставаться на борту, пока болезнь не пройдёт.

Желваки ходили по лицу Тео, и мне захотелось коснуться его лица, прикосновениями и объятиями (и откуда во мне вдруг проснулась эта тяга к тактильности?) передать мои нежность и жалость.

– А потом, на исходе второй седмицы, ночью в дом постучался отец.

Казалось, откуда-то из глубины леса до нашего костра донёсся этот роковой звук грохота кулаков о дубовую дверь. И слышно стало, как шторм рвался в окна дома на берегу, как ревело северное море и как встревоженные ночным визитом хозяйка с детьми побежали вниз по лестнице ко входу.

– Он сбежал, воспользовавшись штормом, когда ночь выдалась настолько тёмной, что не видно было ничего дальше своего носа, и никто на корабле не выходил на палубу. Отец боялся заразиться. Он утверждал, что все две седмицы сидел взаперти в своей каюте, голодал и пил лишь воду, собранную через открытое окно во время дождя. Он клялся, что здоров и не встречался ни с кем из матросов. Мама не умела с ним спорить. Да она слово ему поперёк боялась сказать.

Полные красивые губы Тео дёрнулись в оскале.

– Если бы только я был смелее. Но я тоже его боялся. Рука у отца тяжёлая, нам всем перепадало, стоило только возразить.

Пусть нас окружал зимний ночной лес, и уютно трещали поленья в костре, но в ушах стоял рокот моря и шум проливного осеннего дождя. Я никогда не была в родной Лойтурии даже в Уршпрунге, что уж говорить о северном побережье, но чётко представила блестящие чёрные мокрые скалы и пожухлую осеннюю траву в долине, где стояло родовое поместье Зульфлау.

Я буквально очутилась там, в старом доме из камня, где вдоль садовой дорожки сажали лаванду. Дождь хлестал в окна, и ветер завывал в дымоходе, когда на первом этаже зажгли одну-единственную свечу, и немолодая лойтурская дворянка в чепце распахнула дверь, впуская внутрь бурю, рок и своего супруга.

– Я пытался, правда пытался что-то спросить, – процедил Тео. – Мы знали, что уже половина команды «Костяного короля» слегла. Но отец выглядел здоровым. И был зол как бес. Разве ему что скажешь, когда он в таком бешенстве?

Он замотал головой, точно прямо теперь над ним возвышался отец, которому он хотел возразить.

– Он наорал на всех домашних, велел принести ему еды. Сказал, что не хочет помирать с голоду на корабле и запретил кому-либо рассказывать, что он сбежал.

Тео смотрел себе под ноги, не выпуская кружку из рук, а я представляла его на несколько (как много?) лет моложе там, в ту осеннюю ночь в Зульфлау.

– Мать повторяла, что он здоров. Она будто нас всех пыталась в этом убедить. Собственно, несколько дней, пока отец отсыпался и отъедался, всё и вправду казалось хорошо. На «Короле» никто не заметил его исчезновения, видимо, он и вправду долго сидел взаперти. Или просто никто на корабле уже не обращал внимания друг на друга, и каждый боролся за собственную жизнь… Знаешь, Клара, – Тео, наконец, посмотрел на меня, и я опешила, встретившись с его диким взглядом. – Знаешь, через сколько дней проявляются первые симптомы Красной чумы?

– Около пяти, – припомнила я.

– Всё верно, – лицо Тео окаменело и будто растеряло все эмоции, всю боль и злобу, что рвались наружу. – Около пяти. Всё зависит от здоровья самого человека. Сколько он продержится. Мой отец продержался пять дней. А вот самый младший из нас, Ганс, слёг с горячкой ещё раньше него. Зараза свалила его первым.

Я уже знала, чем закончится эта история. Тео с самого начала рассказал её конец. И всё же руки мои невольно потянулись ко рту, сдерживая рвущийся всхлип.

– Мне очень жаль, – проговорила я сквозь слёзы.

– Почему?

– Потому что ты испытал такую боль, похоронив всех своих любимых. Поэтому ты уехал с родины?

– Да.

Молча я взяла его за руку как там, в санях, а он снова