Вампирский роман Клары Остерман - Ульяна Черкасова

Меня оскорбили её слова, и я поспешила уйти подальше и скоро вновь оказалась в компании Златана и Барона, а с их появлением в моих руках опять оказалась стопка.

Во всех языках, что мне известны, не найдётся слов, чтобы описать очарования фарадальского лагеря ночью, когда загорается костёр, и весь табор собирается вокруг, и начинает играть скрипка. Ох, Создатель, теперь мне отчаянно стыдно за все мои потуги мучить этот прекрасный инструмент, пытаясь подражать благородным девицам, что обязаны владеть игрой на нём. Музыка фарадалов это магия в чистом виде.

Мелодия точно натянутой струной смычка разрезала мне горло с первых нот. И я… пошла танцевать. Нет, не так, я закружилась, толпа подхватила меня и унесла плясать вокруг огня. И фарадалы пели, кричали, и я кричала что-то вместе с ними и хохотала, хохотала безудержно, пока не выбилась из сил.

И, тяжело дыша, с горящими глазами, вдруг оказалась снова у костра.

Рядом точно из ниоткуда возник Тео. Я обернулась, а он уже сидел слева от меня, потягивая что-то из кружки.

– Будешь? – спросил он по-лойтурски.

– Что это?

– Вино.

Всё лучше, чем самогон. Ужасная гадость. В жизни больше не прикоснусь, даже если мне предложат все деньги мира.

Вообще-то я ужасно брезгливая. Знаю, для дочери доктора, которая порой ему ассистирует, это странно. Но в лаборатории отца очень чисто, и я почти не касаюсь крови и других… телесных… В общем только помогаю с инструментами и лекарствами. А так я никогда из чужой кружки ни глотка не сделаю, это слишком противно. Даже поцелуи и объятия отца мне тяжело принимать, хотя он делает и то и другое очень редко, когда поздравляет с днём рождения или переживает из-за моей болезни.

Наверное, какой-нибудь столичный модный врач сказал бы, что это из-за моей матери. Точнее, из-за того, что её у меня никогда не было. Якобы я с младенчества не привыкла к телесной близости и нежности, а потому избегаю их во взрослой жизни, но меня вырастили Маруся и Нюрочка, которые, наоборот, порой так затискают, что не вырваться. Просто такая уж я сама по себе и не вижу ничего плохого в этом.

В любом случае я никогда прежде не пила из чужих бокалов, потому что мне было это очень противно, вот и на этот раз уставилась на кружку, не зная, как вежливо отказать. Тео не понял моего замешательства.

– Давай, выпей. – Он заглянул мне в глаза, и я уже не смогла сопротивляться. – А то совсем приуныла.

– Это всё самогон, – сказала я почему-то. Наверное, уже тогда я была пьяна. – Мне от него дурно.

– Ты уже давно протрезвела после такой пляски, – хмыкнул Тео. – Давай-давай. Пей.

Сопротивляться ему бесполезно. В Тео есть нечто… искусительное. Такое напыщенное слово, такое… нарочито красивое, словно из любовного романа, но оно, как никакое другое, описывает моего друга.

И, переборов брезгливость, я осторожно сделала первый глоток.

– Не отравлено, – усмехнулся Тео.

– Дело не в этом.

– А в чём?

Неловко было признаваться, что я брезгую, поэтому пришлось покривить душой, впрочем, несильно, ведь в этом была доля правды.

– Боюсь напиться допьяна.

– Возможно, тебе стоит напиться допьяна, Клара, – задумчиво произнёс Тео, забрал у меня кружку и сам сделал глоток. – Это пойдёт тебе на пользу.

– На пользу?

Если бы мой отец видел, как я пью самогон и пляшу с фарадалами вокруг костра, то пришёл бы в ужас. Приличные девушки не должны напиваться. За ужином считается подобающим пригубить немного вина, может, выпить бокал в праздничный день. Но чтобы напиваться…

– Ты такая правильная, Клара. – Тео вновь сунул мне кружку, и я послушно схватила её обеими руками. – Застёгнутая на все пуговички. – Он пробежался пальцами по моему воротнику, и вправду плотно застёгнутому до самого горла.

– Так холодно же…

– Ты настолько правильная, настолько идеальная. – Он присел ближе, и дыхание коснулось моего лица. – Волосок к волоску. – Чужие пальцы оказались в моих волосах, и я почувствовала, как Тео вынимал шпильки из причёски. – От твоего совершенства аж тошнит.

Едкие слова заставили меня отшатнуться.

– Что плохого в совершенстве?

– Живые люди не бывают так идеальны, Клара, – прошептал он, продолжая расплетать мою причёску, и я ощутила, как копна тяжёлых волос упала на спину. – Только мёртвые достигают совершенства. Ты бывала на похоронах?

– Нет…

– А я был. Не раз. Хоронил мать и отца, всех младших братьев и сестёр. – Он говорил ужасные, горькие вещи, от которых мурашки бежали по коже, но я… тяжело это объяснить. Наверное, причиной тому алкоголь и усталость. Нервы. Но… его слова столь же сильно пугали меня, сколь и возбуждали.

Я не должна даже писать таких слов.

– Мёртвые в своих гробах прекрасны настолько, насколько никогда не бывали при жизни, – шептал Тео. Губы его оказались совсем рядом с моими. – К похоронам их омывают, наряжают и красят с помощью грима. Они становятся непохожи сами на себя – грязных, злых, уставших и ворчливых, вечно недосыпающих и голодных. Но в гробу они не улыбаются, поэтому не видно их беззубого рта. На всегда бледных щеках появляется румянец. А под глазами, где при жизни всегда синели тени, кожа закрашена отбеливающим кремом. Волосы прибраны. Как у тебя, – произнёс он нежно и вдруг оставил лёгкий поцелуй на моей щеке. Я оторопела, растерялась и настолько смутилась, что совсем не знала, что делать. – Волосок к волоску.

С этими словами Тео отстранился, забрал у меня кружку и вложил в ладонь ворох шпилек. Я, не задумываясь, сжала их в кулаке.

– Так-то лучше, – оценил Тео, оглядев меня с головы до ног. – У тебя слишком красивые волосы, чтобы их скрывать.

– Вовсе не красивые, – пробормотала я. – Вот у Настасьи Васильевны были очень красивые волосы. Тёмные, как вороново крыло.

Тео хмыкнул каким-то своим мыслям. Я не стала спрашивать, что смешного он услышал. Или его просто так веселит моя манера выражаться по-книжному? Демидов точно поехидничал бы по этому поводу.

– У Лесной Княжны тоже очень красивые волосы, – внутри всё ухнуло вниз, стоило только вспомнить ту, кому меня предпочли. – Длинные, светлые. В них вплетены совиные перья. Когда она бежит, кажется, что за её спиной два огромных крыла… а у меня. Так. Обычные волосы.

– Мне очень нравятся, – произнёс Тео. – Особенно когда они распущены.

И пусть стоило ему сказать такую мелочь, я ощутила, как в груди разрастается тепло, но я всё же попыталась возразить:

– Неприлично так ходить. Это… непристойно.

– Здесь, в фарадальском лагере, вряд ли кто-нибудь осудит тебя. –