Тьма кромешная - Илья Горячев

– Теперь понял? – Голос Барвинского смягчился. – На, попей, – протянул он стакан воды, который Олег осушил одним глотком. – Никто тебе не поможет, – в голосе эсбэушника промелькнула тщательно дозированная жалость, – тебя нет. Ты списан. Думаешь, они не знают, что ты жив? Да, скорее всего, знают. Но ты не местный. Ты не кадровый российский военный, так зачем раздувать списки пленных из-за таких, как ты? Пойми же, ты – расходный материал. Именно поэтому для всех ты умер. Вот даже и в газете написано, – теперь Барвинский говорил с едва скрываемой издевкой, – в газете просто так писать не будут, сам знаешь. Что написано, то и правда.

– А как же видео на ютьюбе? – Олег ухватился за последнюю соломинку. – Ведь ваши выкладывали меня, еще в подвале, в первый день! Там я… – Здесь он запнулся, краска прилила к лицу.

– Ничего об этом не знаю, но онлайн никаких видео с вами не появлялось, – бесстрастно сказал Барвинский, вновь устраиваясь за столом. – Ты же наемник, чего еще ты хотел? – Тон его вновь стал спокойным и обыденным. – Обычная история. «Дикие гуси» смотрел? Один из моих любимых фильмов.

Олег осипшим голосом прошептал:

– Я доброволец.

– Сойдемся на термине «волонтер». В его изначальном смысле, без новомодной гуманитарной составляющей конечно же. Хотя официально для Украины ты террорист, и только так. И судить тебя будут как террориста. – Здесь Барвинский сделал многозначительную паузу и добавил: – Если ты не образумишься, конечно… Сдал тебя твой Стрелкин. Смирись с этим. – При упоминании этой фамилии глаз у Олега непроизвольно дернулся. – Это рационально, обоснованно. Холодная логика любого конфликта. А с твоей стороны было бы прагматично и рационально рассказать, не скрывая эмоций, например в формате интервью, о своих отношениях со Стрелкиным, своем очаровании, а теперь отрезвлении и закономерном разочаровании. Это утолило бы твою жажду мести – это чувство присуще абсолютно всем людям по отношению к их соратникам, когда их помещают в иное агрегатное состояние. Плюс создало бы базис доверия между нами…

– Во-первых, он не мой. – Голос отказывался слушаться Олега, срывался, и ему приходилось шептать.

– Да не важно! – Барвинский ладонью рубанул воздух. – Важно, что для них ты – да, да, вот ты! – УЖЕ перешел на нашу сторону. А тебе нужна система координат для развития. Выполнил задание – получил бонус. Она нужна тебе, даже если сам ты еще и не осознал этого. По большому счету не имеет значения, чья это система координат. Важно, чтобы она была. Твои тебя из списков живых вычеркнули. Сам видел. А мы можем тебя вновь актуализировать. Помнишь, как Алиса у Льюиса Кэрролла: «Я готова быть пешкой, только возьмите меня в игру». Вот ты сейчас выбираешь между тем, чтобы быть в игре или сгнить в забвении. Упрямство твое понятно. Менять колею сложно любому человеку с высокоорганизованной умственной деятельностью. Но это просто ты пока еще не почувствовал, что такое «сгнить в забвении».

Повисло молчание.

– Олег Валерьевич, – майор вновь перешел на официальный тон, – вы искренне верили в то, что писали? Говорю в прошедшем времени, так как понимаю, что ваш взгляд не мог не измениться.

Олег вновь промолчал.

– Без графомании тяжело? Переполняет? – Барвинский положил на стол перед Олегом внушительный блокнот с желтоватыми листами и механический карандаш. – Вот, держите. В таком же Хемингуэй писал. И тоже карандашом. По крайней мере, так производители утверждают. Муки невымещенного творчества мне понятны. Кстати, депривация впечатлений вкупе со стрессом должны вызвать у вас всплеск творческой активности. Рекомендую записывать, не рассчитывая особо на память. Потом пригодится. Надеюсь на ваше благоразумие, Олег Валерьевич. Не затягивайте с принятием решения. Шестеренки провернутся, и может оказаться поздно. И, несмотря на всю нашу симпатию к вашему таланту, хотя не надо ее переоценивать, из барака в Тернополе мы вас вытащить не сможем. Точнее, не так. – Барвинский нахмурился, подбирая более точную формулировку. – Ваша ценность не столь велика, чтобы мы прикладывали столько усилий, сколько это потребует на том этапе. А пока еще коридор возможностей открыт перед вами. – Майор поднялся из-за стола. – Не смею вас более задерживать. За спиной Олега тихо скрипнула дверь.

– Вставай, чего расселся! – Вошедший из коридора конвойный чувствительно толкнул его в плечо.

В изоляции, где впечатления и новости очень и очень скудны, любая новая мысль заставляет изголодавшийся мозг с жадностью набрасываться на нее. Вернувшись в камеру, Олег рухнул на койку и, сцепив руки на затылке, прикрыл глаза в попытке отрешиться от окружающего и сосредоточиться. Сердце ухало, щеки и уши пылали. Он никогда не умел скрывать свое возбуждение, да здесь было и не от кого. «Что им нужно на самом деле? Чего они хотят? Чего?» Он прокручивал в голове разговор с эсбэушником, пока не зацепился за фамилию, невзначай упомянутую им. «Стрелкин! Ну конечно же!» Память услужливо выдернула нужные воспоминания десятилетней давности из своих хранилищ и вставила пленку с ними в проектор…

– …Ты думаешь, что знаешь реальный мир? – Стрелкин пристально взглянул на Олега. – Твое представление о мире, как и подавляющего большинства людей, ты уж не обижайся, дружище, – здесь он на секунду прервался и сделал солидный глоток пива из пузатой кружки, – соткано из сообщений СМИ, книг, мнений так называемых экспертов и так далее. Все это кокон, дымовая завеса, изолирующая человека от агрессивной, кислотной реальности.

– Неужели заговор? – иронично усмехнулся Олег, студент четвертого курса историко-архивного, со скепсисом относящийся ко всем окружающим.

– Совсем нет! – От природы краснолицый Стрелкин побагровел еще пуще обычного, а в голосе слышалась досада. Казалось, он изрядно разочарован тем, что его слова не воспринимает всерьез какой-то юнец. – Как бы тебе так объяснить, чтобы ты понял… Это забота о слабой людской психике, – попробовал он донести свою мысль, максимально упростив ее. – Правда о подоплеке мира, о взаимосвязи событий, вываленная наружу, доступная всем, разорвет мир в клочья. Потому те, кто ставит эту завесу, на самом деле спасают человечество от самоуничтожения…

Стрелкин был главным редактором военного журнала со звонким названием Craft of Combat. Вокруг издания собирались ветераны конфликтов от Афганистана и Чечни до разнообразных экзотических стран вроде Анголы и Эфиопии. Олег уже тогда писал в «Македонку», потом пробовал с друзьями издавать журнал, который они назвали «Русский Пьемонт». Окружающие часто задавали вопрос: «Зачем вам это?» Как объяснить глухому от рождения, что такое музыка? Поколение восьмидесятых… Выросшие на руинах империи, они остро ощущали национальное унижение. Сначала это ощущение было неосознанно, копилось где-то в подсознании. Со временем же оно выкристаллизовалось в разговорах у костра и спорах в Интернете. Этот журнал стал их попыткой рефлексии, их набатом, призывавшим собраться воедино тех, кто выжил под обломками рухнувшей империи, но продолжал ощущать фантомные боли ее былого величия в идейной пустыне Веймарской России. Вот этот журнал и стал поводом для знакомства Олега и Стрелкина. Достаточно быстро стал публиковаться в Craft of Combat. Зачем Олег вообще писал? Потому что слишком пресно и скучно. Публицистические упражнения на время помогали ему заглушить пожиравшее изнутри острое чувство собственной неполноценности, никчемности, которые сходились в ежедневной смертельной схватке с высокомерием и тщеславием. Постоянная борьба «все» и «ничего».