Коронация, или Последний из романов - Борис Акунин

– «Сударь?!» – ахнула нимфа, будто яобложил ее площадной бранью. И пронзительно крикнула. – Господа! Он назвалменя «сударь»! Это не наш, господа!

Она брезгливо отшатнулась в сторону.

Сбоку кто-то сказал:

– Я и смотрю, борода вроде как фальшивая!

Крепкий господин в голубой визитке дернул меняза неронову бороду, и она самым предательским образом скособочилась.

– Ну, мерзавец, гнусный шпион, ты за этоответишь! – нехорошо оскалился решительный господин, размахнулся, и я едваувернулся от его увесистого кулака.

– Руки прочь! – взревел Эндлунг,кидаясь к моему обидчику, и по всем правилам английского бокса сделал ему хук вчелюсть.

От этого удара господин в голубой визиткеопрокинулся на пол, но здесь уже к нам бросились со всех сторон.

– Господа, это «Блюстители»! –закричал кто-то. – Их тут целая шайка! Бей их!

На меня обрушились тумаки и пинки со всехсторон, от одного, пришедшегося в живот, перехватило дыхание. Я согнулсяпополам, меня сбили с ног и уж не дали подняться.

Эндлунг, кажется, оказывал отчаянноесопротивление, но силы были слишком неравны. Вскоре мы уже стояли бок о бок, икаждого держал добрый десяток рук.

Повсюду были дышащие ненавистью лица.

– Это «Блюстители», квадраты! Свиньи!Опричники! Убить их, господа, как они наших!

На меня обрушились новые удары. Во рту сталосолоно, зашатался зуб.

– В «Пытошную» их, пусть тамсдохнут! – выкрикнул кто-то. – Чтоб другим неповадно было!

Это зловещее предложение пришлось остальным повкусу.

Нас выволокли в коридор и потащили вниз покакой-то узкой лестнице. Я только уворачивался от пинков, зато Эндлунг ругалсяразными морскими словами и бился за каждую ступеньку. В конце концов наспронесли на руках по тускло освещенному проходу без единого окна и швырнули втемную комнату. Я больно ударился спиной об пол, сзади захлопнулась железнаядверь.

Когда глаза немного привыкли к мраку, я увиделв дальнем верхнем углу маленький серый прямоугольник. Держась за стену,приблизился. Это было окошко, но не дотянуться – высоко.

Повернувшись туда, куда, по моим расчетам,должны были бросить Эндлунга, я спросил:

– Они что, с ума посходили, эти господа?Какие еще квадраты? Какие блюстители?

Невидимый в темноте лейтенант закряхтел,сплюнул.

– … … … … … …, – произнес он сглубоким чувством слова, которых я повторять не буду. – Зуб с коронкойсломали. Квадраты – это все мужчины-негомосексуалисты, то есть в том числе и мыс вами. А «Блюстители», Зюкин, – это тайное общество, оберегающее честьдинастии и древних российских родов от позора и поношения. Неужто не слыхали? Впозапрошлом году они заставили отравиться этого… ну как его… композитора… черт,фамилию не вспомню. За то, что оттапетил NN [Эндлунг назвал имя одного измолоденьких великих князей, которое я тем более повторять не стану]. А впрошлом году кинули в Неву старого бугра Квитковского, ударявшего по юнымправоведам. Вот за этих-то самых «Блюстителей» нас и приняли. Хорошо еще, чтона месте не растерзали. Стало быть, будем околевать в этом подвале от голода ижажды. Вот он, понедельничек, тринадцатое.

Лейтенант заворочался на полу, очевидно,устраиваясь поудобнее, и философски заметил:

– А нагасакский гадальщик напророчил мнесмерть в морском сражении. Вот и верь после этого предсказаниям.

Проснувшись, я едва смог распрямить члены.Спать на каменном полу, хоть бы даже и покрытом ковром, было жестко и холодно.Накануне я долго не мог успокоиться. То принимался ходить вдоль стен, топробовал ковырять галстучной заколкой в замке – до тех пор, пока непочувствовал, что мои силы на исходе. Лег. Думал, не усну, и завидовалЭндлунгу, безмятежно похрапывавшему из темноты. Однако в конце концов сонсморил и меня. Не могу сказать, чтобы он был освежающим – очнулся я весьразбитый. А лейтенант по-прежнему сладко спал, подложив под голову локоть, ивсё ему, толстокожему, было нипочем.

Позу, в которой почивал мой товарищ понесчастью, я смог рассмотреть, потому что в нашем узилище было уже нечерным-черно, через окошко в темницу проникал серый, тусклый свет. Я поднялся иприхрамывая подошел поближе. Окошко оказалось зарешеченным и разглядеть черезнего что-либо не удалось. Очевидно, оно выходило в нишу, расположенную многониже уровня улицы. А в том, что ниша выходит именно на улицу, сомнений не было– я разобрал приглушенный стук колес, конское ржание, свисток городового. Извсего этого следовало, что утро не такое уж раннее. Я достал из кармашка часы.Почти девять. Что думают в Эрмитаже по поводу нашего отсутствия? Ах, сегодня ихвысочествам будет не до нас – коронация. Да и потом, когда Павел Георгиевичрасскажет о нашей с Эндлунгом миссии, это ничего не даст. Ведь Бэнвилл с Карромв том, что с нами случилось, невиновны. Неужто и в самом деле околевать в этомкаменном мешке?

Я осмотрелся по сторонам. Высокий мрачныйпотолок. Голые стены, совсем пустые.

Вдруг, приглядевшись, я увидел, что стенывовсе не пустые – на них были развешаны какие-то непонятные предметы. Я подошелпоближе и задрожал от ужаса. Впервые в жизни понял, что холодный пот – нефигура речи, а истинное явление натуры: непроизвольно дотронулся до лба, и он оказалсявесь липкий, мокрый и холодный.

На стенах в строгом геометрическом порядкерасполагались ржавые цепи с кандалами, чудовищные шипастые бичи, семихвостныеплети и прочие орудия, предназначенные для бесчеловечных истязаний.

Нас действительно заточили в пыточныйзастенок!

Я не считаю себя трусом, но тут у менявырвался настоящий вопль ужаса.

Эндлунг оторвал голову от локтя, соннозамигал, глядя по сторонам. Сказал зевая:

– Доброе утро, Афанасий Степаныч. Тольконе говорите мне, что оно никакое не доброе. Я это и так вижу по вашейперекошенной физиономии.

Я показал дрожащим пальцем на орудия пыток.Лейтенант так и замер с разинутым ртом, не завершив зевок. Присвистнул, легкоподнялся и снял со стены сначала кандалы, потом страшный бич. Повертел и так, иэтак, покачал головой.

– Ох, проказники. Взгляните-ка…

Я боязливо взял бич и увидел, что он некожаный, а совсем легкий и мягкий, из шелка. Оковы тоже оказались бутафорскими,железные обручи для запястий и щиколоток изнутри были проложены толстойстеганой тканью.

– Зачем это? – недоуменно спросил я.