Коронация, или Последний из романов - Борис Акунин

За воротами сей последний сел на извозчика ипокатил в сторону Калужской площади. Когда Карр садился в коляску, пола плащаоткинулась, и в луче заходящего солнца блеснуло что-то яркое, переливчатое,похожее на подол парчового или атласного платья.

Эндлунг, постукивая тросточкой, прошел немногопо тротуару, остановил встречного ваньку и, перемолвившись с ним парой слов,покатил в том же направлении. А вот Бэнвиллу не повезло – больше пролеток наулице не было. Британец выбежал на мостовую, глядя вслед удаляющимся коляскам.Я же на всякий случай затаился в кустах.

Прошло минут пять, а то и десять, прежде чеммилорду удалось сесть на извозчика. Очевидно, Бэнвилл знал или догадывался,куда отправляется мистер Карр, потому что крикнул вознице что-то оченькороткое, и пролетка загромыхала по булыжнику.

Теперь настал мой черед нервничать. Но я ждатьсвободного ваньку не стал – остановил мужичка-водовоза, посулил ему двацелковых, и уселся на передок рядом с бочкой. Мужичок хлестнул своего битюгакнутом, тот тряхнул косматой гривой, фыркнул и побежал вдоль широкой улицыничуть не плоше извозчичьей кобылы. Должно быть, в своем солидном наряде ясмотрелся на этой дощатой телеге престранно, однако это сейчас не имело ровнымсчетом никакого значения – главное, что лорд Бэнвилл оставался в поле моегозрения.

Мы переехали уже знакомый мне Крымский мост,повернули в переулки, и, оставив по правой руке Храм Христа Спасителя,оказались на богатой, красивой улице, сплошь застроенной дворцами и особняками.У одного из домов, с ярко освещенным подъездом, одна за другой останавливалиськареты и коляски. Там же, расплатившись с извозчиком, вышел и Бэнвилл. Онминовал важного, раззолоченного швейцара и исчез в высоких, украшенных лепнинойдверях, а я остался стоять на тротуаре – водовоз со своей бочкой и моими двумярублями загрохотал дальше.

Судя по всему, в особняке намечался маскарад,потому что все приезжающие были в масках. Присмотревшись к гостям, я обнаружил,что они делятся на два типа: мужчины в обычных фраках и костюмах или же особынеопределенного пола, подобно мистеру Карру, закутанные в длинные-предлинныеплащи. Многие прибывали парами, под руку, и я догадался, какого рода сборищездесь происходит.

Кто-то взял меня сзади за локоть. Я обернулся– Эндлунг.

– Это «Элизиум», – шепнул он,блеснув глазами. – Привилегированный клуб для московских бардашей. Мойтоже там.

– Мистер Карр? – спросил я.

Лейтенант кивнул, озабоченно двигаяподкрученными пшеничными усиками.

– Так запросто туда не влезешь. Нужнозагримироваться. Эврика! – Он хлопнул меня по плечу. – За мной,Зюкин! Тут в пяти минутах Театр Варьете, у меня там полно приятельниц.

Он взял меня под руку и быстро повел по быстротемнеющей улице.

– Видели, некоторые в плащах до земли?Это и есть тапетки, у них под плащами женские платья. Из вас, Зюкин, тапетка неполучится, будете теткой. Так и быть, совершу подвиг ради августейшей семьи,наряжусь тапеткой.

– Кем я буду? – спросил я, думая,что ослышался.

– Теткой. Так называют тапеткиныхпокровителей.

Мы повернули в служебный вход театра.Служитель низко поклонился Эндлунгу, да еще и снял фуражку, за что получил отлейтенанта монету.

– Быстрей, быстрей, – подгонял менярешительный камер-юнкер, взбегая по крутой и не очень чистой лестнице. –Куда бы лучше? А вот хотя бы в уборную Зизи. Сейчас без пяти девять, скороантракт.

В пустой гримерной он по-хозяйски уселся передзеркалом, критически осмотрел свою физиономию и со вздохом сказал:

– Усы придется к чертовой матери сбрить.Таких жертв русский флот не приносил со времен затопления Черноморской эскадры.Ну, бугры английские, вы мне за это ответите…

Недрогнувшей рукой он взял со столика ножницыи откромсал сначала один ус, потом другой. Подобная самоотверженность лишнийраз продемонстрировала, что я недооценивал лейтенанта Эндлунга, а вот ГеоргийАлександрович на его счет был совершенно прав.

Когда храбрый моряк намылил оставшуюся щетинуи раскрыл бритву, в комнату вошли две смазливые, хоть и до невероятияразмалеванные барышни в платьях с блестками и с чрезмерно низкими декольте.

– Филя! – вскричала одна,светловолосая, тоненькая, и бросилась на Эндлунга сзади, звонко чмокнув его вщеку. – Какой сюрприз!

– Филюша! – не менее радостновзвизгнула вторая, полненькая брюнетка, и поцеловала намыленного лейтенанта вдругую щеку.

– Зизи, Лола, тише! – прикрикнул онна барышень. – Обрежусь.

Далее посыпался целый град вопросов икомментариев, так что я уже не мог разобрать, какая из девиц что именносказала:

– Зачем ты сбриваешь свои усы? Ты без нихбудешь сущий урод! Ах, ты затупишь своей щетиной мой «золинген»! Мы куда-нибудьпоедем после спектакля? А где Полли? Кто это с тобой? Фи, какой надутый инесимпатичный!

– Кто несимпатичный – Афанасий? –заступился за меня Эндлунг. – Знали бы вы… Он мне сто очков вперед даст.Усы? Это на пари. Мы с Афанасием едем в маскарад. Ну-ка, девочки, сделайте изменя пухляшку-симпапошку, а из него что-нибудь этакое, поавантажней. Что это?

Он снял с крючка на стене густую рыжую бородуи сам себе ответил:

– Ага, из «Нерона». Лолочка в этой ролипросто прелесть. Повернитесь-ка, брат Зюкин…

Актрисы, ни на минуту не умолкая, веселовзялись за работу. И пять минут спустя на меня таращился из зеркалапренеприятный господин с окладистой рыжей бородищей, такого же цвета косматымибровями, густыми волосами в кружок, да еще и в монокле.

Преображение Эндлунга заняло больше времени,но зато его узнать стало уж совершенно невозможно. Поправив оборки пышного, всплошных рюшах платья, лейтенант нацепил полумаску, растянул густо накрашенныегубы, улыбнулся и вдруг превратился из бравого морского волка в сдобную,разбитную бабенку. Я впервые заметил, что на его розовых щеках имеютсякокетливые ямочки.

– Шик! – одобрил Эндлунг. –Девочки, вы просто киски. Пари будет наше. Вперед, Афанасий, время дорого!

* * *

Подходя к залитому электрическим светомподъезду, я тоже надел полумаску. Очень боялся, что нас в клуб не впустят, но,очевидно, мы выглядели совершенно comme il faut – швейцар распахнул перед намидвери с почтительным поклоном.