Как выжить в современной тюрьме. Книга вторая. Пять литров крови. По каплям - Станислав Симонов

Написал первую в своей жизни производственную статью в местную газету. При коммунистах было легче — шмонов много, и красная линия понятна, и, как итог — вера в светлое будущее. Сейчас, кроме проблем, другой красной линии просто нет.

Славные Клинцы, в двух шагах — Чернобыль, который рванул 26 апреля 1986 года.

Из книги М. Черного «Клинцы и клинчане». На 1994 год видно, что загрязненность радионуклидами составляла 7,33 Ки/Км2, гамма-фон —33 мкр/час, рождаемость тогда уменьшилась вдвое. Смертность увеличилась в полтора раза. А что сейчас? Где узнать?

Узнали. Фон около клуба 141 мкр/час, около проходной —57 мкр/час. Нормально! А где гробовые?

4 марта. Весна, а мороз такой, которого не было и в Новый год. Под двадцать градусов. 3 марта из-за мороза отменили проверку на улице. Замечательный подарок сделали. Я спал под двумя одеялами. Проснулся в девять тридцать, отоспался всласть.

В ШИЗО повесился парень двадцати пяти лет. Сидел на особом, затем на строгом, потом попал на общий. Говорят, оставалось всего два года до звонка. Проигрался в карты. Объявили «фуфлыжником». Получили как с понимающего. Затем попал в ШИЗО, затем эта история.

Внешность попа не говорила о том, что его телу знакомо само понятие поста. Напротив, глядя на его лицо, казалось, что он сейчас лопнет от жира. Батюшка в разговоре вешал паузы, уходил от прямых вопросов и вообще плавал в религиозных темах. На вопрос, что бы вы сделали, если бы к вам на исповедь пришел человек и, исповедуясь, сообщил, что назавтра готовит теракт, где погибнет много людей, батюшка долго и напряженно думал, затем сообщил, что, наверное, по совести правильнее было бы сдать этого человека властям. Не самому застрелиться, не застрелить этого человека, не снять с себя сан, а потом уже пойти и сдать этого человека. Нет. Просто стукануть в органы. При этом батюшка долго распространялся о человеческой совести.

5 марта. Козел отпущения. Древние иудеи брали козла, каким-то образом перекладывали на него свои грехи и отправляли в пустыню, полагая, что тем самым облегчили душу и очистились. Этот козел искупления, или отпущения, звался Азазель.

Неумолимо приближается 8 марта. Точнее, 7 марта, день приезда жены.

Весеннее обострение. На каждом шагу, на каждом углу попадаются демоны. Буквально на каждом. Они разные. Одни имеют должность, другие — статус, кто-то — место. Есть также бесхозные демоны. Встречаются временные демоны, демоны-бомжи, демоны на договоре и блуждающие демоны.

Художник:

— Затрахала меня эта фанерная жизнь: на фанере рисую, на фанере сплю. Не-вы-но-си-мо!

Это был не человек — маргарин. Не вреден, но и не полезен.

Работник колонии в звании капитана имел фамилию Свобода.

7 марта. Прорвав толстую серую преграду небытия, вязкую пленку времени, событий, чужой, злой воли, появилась жена. Шестьсот километров, почти четыре года, другая, тяжелая, черная жизнь расступилась на время, но не пропустила сквозь себя.

Белоусов (он же Протопопов, он же еще несколько дней назад симпатичный майор с широко расставленными глазами) приподнял маску, и оттуда дохнуло смрадом и полезли кости и гнилое мясо.

— В разводе? Значит, никто. Чужой человек, всего-навсего мать его ребенка.

Забегал Шибанов (целый подполковник) — нет. Забегал Ковалев (целый майор) — нет. А Зайцев (бывший хозяин зоны) вообще мне не указ. А «отрядник» вообще никто!

Печальные маски, даже в своем театре не имеющие ролей со словами. Так, массовка.

И случился целый час скучной и никчемной лекции: а я вот с женой двадцать пять лет живу в росписи. Да хоть в жопе! А скорее всего, в дерьме, в радиации. Целых двадцать пять лет. В подтексте этой заскорузлой и тупой лекции: «Господи! Главное — удержаться до пенсии!» Капиталец небольшой сколотил, теперь главное — не поскользнуться. А поскользнуться ох как легко — уже пять человек из семи хватанувших стеклоочистителя, отошли в мир иной, пять жизней как одна копеечка, один в ШИЗО повесился, и попытка побега. А кто за все это отвечать будет? Кто виноват? С кого драть погоны? Кому отмеривать поджопник тяжелым гуиновским сапогом? Зайцев (бывший «хозяин») на больничном. Во чуйка какая! Во мастер! Высокий класс! А тут еще понаехали из отовсюду и следаки, и прокуроры. Из Брянска! А тут еще эта — и не жена, а вообще никто, а я и. о. Отказать!

И отказали. И жена, ставшая на секунду близкой, живой, осязаемой, с неподъемными сумками, без денег, развернулась (развернули, гады!) и потащила назад две трети того, что было куплено, собрано, проделало шестьсот километров. Назад, в черную, холодную и жестокую Москву.

Господи! За что караешь? Неужели мало мучился, неужели не искупил все свои грехи? Нужно еще? Опять продолжать эту жестокую бессмысленность? А друган мой лепший, упаковавший меня сюда, сидит в Москве и ведет нормальную жизнь, то есть он, состряпавший это дело, забравший чужую собственность, посадивший нас в тюрьму, нужен этому миру, а я со всем своим грузом сомнений, рефлексией, мыслями, чувствами, фантазией, словом и всей своей невиновностью — не нужен. Получается именно так. И не надо про грехи — их нет у меня. Уж таких вещей, как Белоусов, я не совершал никогда. Целый майор Белоусов оказался холодной, трусливой, безразличной скотиной от государственного механизма. Ненужная пружина ненужного аппарата.

Все сочувствуют, понимают и говорят, говорят, говорят… Но это лишь форма. Суть положения: продавец — покупатель, рыбак — рыба, врач — больной, начальник — подчиненный, зек — «хозяин». Рыбак ловит рыбу, врач лечит больного. «Хозяин» управляет судьбой зека. Я — зек.

15 марта. Четыре рапорта — полтора часа в клетке. Стоило только поговорить об искусстве со «старым» — и очень скоро оказался в клетке. Почему пространство так не любит искусство?

В ночь с 12 на 13 повесился мальчик лет восемнадцати. Москвич. Детдомовский. Повесился прямо над нами, на чердаке библиотеки. Это уже седьмая смерть за неполный март. А 23 февраля в ночь была попытка побега из учреждения, видать, плохо офицеры справили праздник.

Удивительно плечистый, в форменной странно раскрашенной маскировочной зимней куртке, на коротких, кривых ногах, шустро приблизился к зеку и бодро поинтересовался, как дела. Пожилой зек в очках с манерными усиками над верхней губой бодро заговорил на тему амнистии. Офицер наклонил голову и подставил правое ухо. Выслушав зека, сообщил: