Как выжить в современной тюрьме. Книга вторая. Пять литров крови. По каплям - Станислав Симонов

И вновь баня. Клубы пара. Раздевались и вешали одежду прямо в душевой. Хорошо еще, крючки на стенах были. Над ними — зачем-то пристроенный козырек, вроде как навес от дождя. Я задрал голову и посмотрел на потолок. Прямо надо мной полая труба уходила вверх. Через нее виднелся кусочек неба. Такой местный вариант вентиляции. С трубы прямо в глаз капнула вода — не задирай голову, где не следует!

И безумный запах какой-то химической дряни явно дезинфицирующего свойства. А стены бани украшены сотнями надписей. Тут и просьбы, и попытки найти кого-то. Ничего удивительного, это же пересыльная тюрьма.

Потребляет все: и белый, и винт, и план, и колеса. Говорят, очень любит грибочки. Скажи ему, что говно кайф дает, будет и говно по вене пускать.

Пересыльная тюрьма. На сиденье валяется палка колбасы. Проходит «общий режим». Ее хотят взять с собой. Кто-то кричит: «Пидор трогал!» — руки отдергиваются. Проходит «строгий режим», та же ситуация с той же колбасой: «С какого конца трогал?» После полученного ответа загашенный конец колбасы отламывается и выбрасывается. Идет «особый режим», аналогичная ситуация. Особик неторопливо берет колбасу, засовывает в баул и говорит: «Это еще обосновать надо».

Пересыльная сборка. «Особый режим», полная нищета. Двое решают прикинуться обиженными, чтобы неспешно, не делясь ни с кем, выпить чифиру.

— Братан, подойдут, говори, «обиженные» мы.

Сидят, пьют чифир. Подходит третий особик, присаживается, протягивает руку к фанычу.

— Мы, братан, «обиженные», — сообщают ему.

— Ничего парни, меня тоже на днях обещали отъебать.

В этих двух историях четко отслеживается общая психологическая ситуация на разных режимах содержания.

Вы сало с хлебом едите? А я его как валидол употребляю.

— Дедушка, за что тебя посадили?

— Да за подлянки, внучки.

— Это как?

— Рассказать трудно, показать могу.

— Покажи.

— Точно уверены, что хотите?

— Хотим. Давай, показывай.

— Смотрите.

Дедушка стучит в дверь камеры. Открывается кормушка, и дед шустро опрокидывает в нее мусорное ведро. Из-за двери доносится: «Ну, сволочи, держитесь!» Через пару минут в камеру врывается «резерв». Десять мордоворотов в масках и с дубинками.

— Ты, дедуля, отойди!

Дед отодвигается в сторону, и «резерв» начинает яростно обрабатывать дубинками обитателей камеры.

Дашка. Убогое, грязное, забитое существо, обитающее под шконкой. Говорили, что сел за убийство матери, не дала выпить водки.

Если под шконкой живет несколько опущенных, там постоянная возня и драки. Опущенный с погонялом Машка был пойман на крысятничестве — отпил браги из ведра. Сдал его такой же, как он, опущенный, обитающий рядом. Долго отнекивался, потом сознался. Был бит ногами на прогулке. Машка грязный, весь в пятнах то ли от клопов, то ли чесотка, то ли что-то кожное. Явно немного не в себе. Разговаривает сам с собой, ни к кому не обращаясь, но если задать ему вопросы, охотно на них отвечает. Очень любит говорить о таинственных сторонах жизни: НЛО, призраки, полтергейсты.

Утром старший прапорщик дал слово, что снабдит всех мисками. Мисок, естественно, не дали. Слово офицера. Чего ждать от брянского пожилого явно пьющего прапорщика? Он же забрал последнюю хозяйскую миску. Кончается решительно все. Сигарет осталось пара пачек, чая чуть-чуть, продуктов нет давно. Кормят… Молдаванин заявил, что своих свиней он кормит лучше. Можно было бы не есть совсем, но болит левый бок, по-видимому, это желудок. Боли ощутимые. Вроде бы помогает аллохол.

Прочитал Ефремова, «Таис Афинскую». Раньше как-то руки не доходили до нее. Забавно, очень много подробностей быта и религиозных учений. Мало сюжета. Перегрузил брат Иван свой роман научными подробностями. Все время хотелось сказать автору: вижу-вижу, знаешь тему.

Вспоминаю первого своего сокамерника Макса. Где ты? Что с тобой сталось? Живешь еще или сгинул в серой бесконечной лавине таких же обреченных бедолаг, как ты? Сожрала ли тебя пенитенциарная система или, прожевав, выплюнула на волю, где рано или поздно доконает «лекарство» или друзья по «лекарству», или убьют обстоятельства добычи этого самого «лекарства», или поймаешь передоз и не успеют тебя откачать находящиеся рядом? История жизни Макса похожа на все подобные истории, отличается только подробностями и бесконечно печальным по сути, но предсказуемым результатом.

В системе каждая вещь, помещение, явление, действие или даже состояние имеет свое название, правильное или нет — неважно. Как неважно это с точки зрения грамотности и стилистики. Это так. Свой мир — свой язык.

Слепая душа.

Парацельс сказал: несовершенное не через какое искусство совершенного не приемлет.

13 февраля. Русская народная игра: кто первый успел написать заявление, тот и терпила.

Этапом дошел до зоны города Клинцы. В автозаке одного «пряника» прихватила эпилепсия. Я сидел с закрытыми глазами и открыл их, лишь когда раздался непонятный, неприятный звериный крик. Стебануло. Затрясло. Мужественные зеки мгновенно смялись, инстинктивно отодвигаясь от бедолаги. На лицах обозначился испуг. Конвой тоже испугался. Автозак остановили. Полуиспуганные любопытные взгляды из-за решетки.

Братан начал приходить в себя.

— Ложку, ложку! — закричал кто-то.

Какая ложка? Откуда она в автозаке?

— Старшой, дай ложку.

— Так у вас же ложки в сумках.

— До сумок не добраться.

И действительно, где там искать? В темноте, в тесноте, а этого бедолагу продолжает колотить. Наконец замер. Заснул, что ли, или отключился? Успокоился. И тут у больного начался кашель. На нас обрушился фонтан эпилептической слизи.

Сначала вежливо:

— Братан, прикройся.

Затем все грубее и агрессивнее:

— Да ты че, прикалываешься? Зевало шапкой прикрой.

А он то ли не слышал, то ли не понимал. Блуждающий дикий взгляд и опять надрывный кашель. Я накрылся капюшоном и прикрыл лицо рукавом.

Старшой напуган не меньше нашего.

— Парни, потерпите. Сейчас уже подъедем. Потерпите, пожалуйста. Ну ничего сделать не могу!

И это правда. Он абсолютно бессилен. Даже если начнется пожар, открыть автозак он не имеет права. Отпустит зеков — посадят его.

Наконец и это закончилось. Началась выгрузка.

— Вторая осмотрена. Без замечаний, — донесся голос кого-то из конвоя.

Что осмотрено? Где? Зачем?

Пришла и наша очередь: я с тремя сумками — мучительно, неловко, неудобно. Мне помогают свои же зеки. Хотя хочу сказать, и местный конвой тоже подсоблял, не в пример московскому. Те, гады, даже пальцем не пошевелят.