Смерть Ахиллеса - Борис Акунин

«А может быть, вы просто боитесь? Я слышал, вытолько что клялись „отстаивать справедливость и право человека на судебнуюзащиту невзирая на любые препоны и давление“? Знаете, почему из всехвыпускников я выбрал именно вас? Потому что вы единственный, кто произнес этислова с настоящим чувством. Во всяком случае, так мне показалось».

Этьен молчал, с ужасом ощущая, что егоподхватывает стремительный поток, которому невозможно противиться. «Иглавное, — значительно понизил голос незнакомец. — Пьер Фехтельневиновен. Он никакой не Крысолов, а жертва стечения обстоятельств и неуемногополицейского рвения. Если вы не вмешаетесь, невинный человек пойдет на эшафот.Да, вам будет очень трудно. На вас обрушится поток оскорблений, никто незахочет давать показания в пользу „чудовища“. Но вы будете не одиноки. Вам будупомогать я. Оставаясь в тени, я стану вашими глазами И ушами. У меня уже естькое-какие доказательства, если не полностью подтверждающие невиновность ПьераФехтеля, то по крайней мере ставящие под сомнение улики обвинения. И яраздобуду еще».

«Какие доказательства?» — слабым голосомспросил Этьен.

4

В маленьком зале мерленского городского суда,рассчитанном всего на сто мест, набилось по меньшей мере человек триста, а ещебольше народу толпилось в коридоре и под окнами, на площади.

Появление прокурора Ренана встретили громомоваций. Когда же привезли преступника, бледного тонкогубого мужчину с близкопосаженными черными глазами и некогда ухоженными, а теперь растрепанными инеровно отросшими бакенбардами, в зале сначала воцарилась мертвая тишина, апотом грянула такая буря, что судья, мэтр Виксен, сломал колокольчик, призываясобравшихся к порядку.

Судья вызвал представителя защиты, и всевпервые обратили внимание на щуплого молодого человека, которому просторнаяадвокатская мантия была явно велика. То бледнея, то краснея, мэтр Ликольлепетал что-то едва слышное, а на нетерпеливый вопрос судьи, признает ли себяподзащитный виновным, вдруг звонко пискнул: «Нет, ваша честь!» Зал сновавзорвался негодованием. «А такой с виду приличный юноша!» — крикнул кто-то изженщин.

* * *

Процесс продолжался три дня.

В первый день выступали свидетели обвинения.Сначала — полицейские, обнаружившие страшную комнату и потом допрашивавшиеарестованного. По словам комиссара, Пьер Фехтель дрожал, путался в показаниях,не мог ничего объяснить и сулил огромные деньги, если его оставят в покое.

Садовник, донесший в полицию о подозрительныхкриках, в суд не явился, но он был и не нужен. Прокурор вызвал свидетелей,которые живо описали беспутство и развратность Фехтеля, вечно требовавшего вборделях самых молоденьких и субтильных девушек. Мадам одного из домовтерпимости рассказала, как обвиняемый мучил ее «дочурок» раскаленнымизавивочными щипцами, а бедняжки терпели, потому что за каждый ожог негодяйплатил по золотому.

Зал разразился аплодисментами, когда человек,видевший, как уезжала в карете цветочница Люсиль Лану (чью голову с выколотымиглазами и отрезанным носом нашли потом в бочке), опознал в Фехтеле того самогогосподина, что расписывал чудесные возможности механического пианино.

Присяжным предъявили улики: орудия истязаний,фотографический аппарат и пластины, обнаруженные в потайной комнате. Выступилфотограф мсье Брюль, три года назад обучавший Пьера Фехтеля искусству съемки.

Напоследок присяжным предъявили альбом сфотографическими карточками, найденный в страшном подвале. Публике ижурналистам фотографии не показали, но один из присяжных упал в обморок, адругого вырвало.

Адвокат Ликоль сидел, по-ученически склонивголову и все показания старательно записывал в тетрадь. Когда емупродемонстрировали карточки, он стал белее мела и пошатнулся. «Вот-вот,полюбуйся, мозгляк!» — крикнули из зала.

Вечером, по окончании заседания был инцидент:когда Ликоль выходил из зала, к нему подошла мать одной из убитых девочек и плюнулав лицо.

* * *

Во второй день свидетелей допрашивал защитник.Он поинтересовался у полицейских, кричали ли они на арестованного. («Нет, мы сним целовались», — саркастически ответил комиссар под одобрительный хохотзала.)

У свидетеля похищения Люсиль Лану адвокатспросил, видел ли он человека, с которым уехала цветочница, анфас. Нет, невидел, ответил свидетель, но зато он очень хорошо запомнил бакенбарды.

Далее мэтр Ликоль хотел знать, какого родафотографии делал Пьер Фехтель, когда учился любительской съемке. Оказалось, чтоон снимал натюрморты, пейзажи и новорожденных котят. (Это сообщение быловстречено свистом и улюлюканьем, после чего судья велел вывести из залаполовину зрителей).

В заключение адвокат потребовал, чтобы в судпринудительно доставили главного свидетеля, садовника, и заседание былопрервано на час.

В перерыве к Ликолю подошел местный кюре испросил, верует ли он в Господа нашего Иисуса. Ликоль ответил, что верует и чтоИисус учил милосердию к грешникам.

По возобновлении заседания пристав объявил,что садовника нет и что его никто не видел уже три дня. Адвокат вежливопоблагодарил и сказал, что больше вопросов к свидетелям не имеет.

Далее наступил звездный час прокурора, которыйблестяще провел допрос обвиняемого. Пьер Фехтель не смог удовлетворительноответить ни на один вопрос. На предъявленные ему фотографические карточки долгосмотрел, сглатывая слюну. Потом сказал, что видит их впервые. На вопрос, ему липринадлежит фотоаппарат марки «Вебер и сыновья», пошептавшись с адвокатом, сказал,что да, ему, но что он утратил интерес к фотографии еще год назад, засунулаппарат на чердак и с тех пор его не видел. Вопрос о том, может ли обвиняемыйсмотреть в глаза родителям девочек, вызвал бурю оваций, но по требованию защитыбыл снят.

Вечером, вернувшись в гостиницу, Этьен увидел,что его вещи выброшены за дверь и валяются в грязи. Мучительно краснея, онползал на четвереньках, собирая свои заштопанные кальсоны и испачканные манишкис бумажными воротничками.

Полюбоваться этой сценой собралась целаятолпа, осыпавшая «продажную тварь» руганью. Когда Этьен, наконец, уложил вещи вновый, специально для поездки купленный саквояж, к нему подошел местныйкабатчик и наотмашь влепил две пощечины, громогласно объявив: «Это тебевдобавок к гонорару».

Поскольку ни одна из трех других мерленскихгостиниц принять Ликоля не пожелала, мэрия предоставила адвокату для ночлегадомик станционного сторожа, который в прошлом месяце ушел на пенсию, а новогоеще не взяли.

Наутро на белой крашеной стене домикапоявилась надпись углем: «Ты сдохнешь, как собака!».

* * *