Анна Австрийская. Первая любовь королевы - Шарль Далляр

Знаменитое имя Монморанси было тогда синонимом честности и благородства. Несмотря на свою молодость, герцог, по свойству своего ума, по должностям, которые он уже занимал, был ценим всеми. Герцогиня де Шеврез посмотрела на него и по лицу его поняла, что действительно дело было важное. Она встала, не говоря ни слова, и подала руку герцогу. Монморанси проскользнул за толпой, теснившейся около танцующих, отвел герцогиню через вторую и третью залу до зеленой гостиной. Герцог очень хорошо выбрал время. Никто не приметил их. Известие о приезде Букингема, рассказы об его великолепии переходили из уст в уста, и со всех сторон гости стеклись в первую залу; некоторым посчастливилось пробраться туда, а другие толпились в дверях; глаза и внимание всех были устремлены на английского посланника. Маленькая гостиная была совершенно пуста.

— Герцогиня, — сказал герцог, посадив герцогиню де Шеврез и садясь возле нее, — вы простите мне способ, который я употребил, чтобы добиться от вас этого разговора наедине, когда вы узнаете причину. Не интересно ли вам узнать, что сделалось с каретой, выехавшей сегодня вечером из вашего отеля, каретой коричневой, без герба, без ливреи, запряженной двумя вороными лошадьми, в которой сидела молодая девушка, имя которой мне неизвестно, с молодым человеком, которого зовут барон де Поанти?

Герцогиня де Шеврез взглянула на герцога с беспокойством, которого не старалась скрывать.

— Скажите мне, что знаете вы и чего не знаю я, — сказала она.

— Что знаете вы?

— Я знаю, что карета, о которой вы говорите, была остановлена на улице Сент-Онорэ гвардейцами кардинала. Кучер, боясь, чтобы его не узнали, убежал в первую минуту, когда я ехала в Лувр, так что я не могла от него узнать ничего более. Но происшествие это не очень испугало меня. Я знаю барона де Поанти. Это молодой человек решительный и ловкий, он не позволит себя взять.

— Самые решительные и самые искусные могут быть побеждены. Барон де Поанти теперь в руках кардинала.

Герцогиня побледнела.

— Уверены ли вы в этом? — сказала она.

Герцог сделал утвердительный знак.

— А молодая девушка, которая ехала с ним, куда девалась? — спросила герцогиня.

— Я и граф де Морэ подоспели в ту минуту, когда негодяй, направивший агентов кардинала по следам барона де Поанти, настаивал, чтобы эту молодую девушку заставили разделить его участь. Нам удалось освободить ее. Она, должно быть, вернулась в ваш отель.

— Она еще не возвращалась, когда я уехала, — задумчиво сказала герцогиня.

— А карета, в которой барон был арестован, привезла его сюда.

— Сюда, в Люксембург?

— Так приказал кардинал.

— Герцог де Монморанси, — быстро сказала герцогиня, — благодарю вас за извещение и не стану от вас скрывать, что арест барона де Поанти может иметь, если не для меня, то, по крайней мере, для предприятия, успеху которого я приписываю большую важность, самый неприятный результат. Мне нужен был этот молодой человек, и я не могу его заменить. Кардинал не выпускает из рук того, что захватил.

Весь этот разговор происходил шепотом, так что подслушивавший шпион не мог бы уловить ни слова. Несмотря на уединение, в котором они находились, герцог де Монморанси и герцогиня де Шеврез не забывали, что они находятся в доме кардинала и что там, более чем где бы то ни было, стены могут иметь уши. Однако при последних словах герцогини де Монморанси, без сомнения, не счел достаточной предосторожность говорить шепотом издали, а наклонившись совсем к плечу герцогини де Шеврез, так что губы его почти касались розового уха фаворитки королевы, он сказал:

— Это правда, Ришелье не выпускает того, что он захватил, но мы можем отнять.

Герцогиня вздрогнула.

— Что вы хотите сказать? — спросила она скорее знаками, чем голосом.

— Я верю предчувствию, — продолжал де Монморанси, — и когда я увидел, что карета ваша остановлена, молодой человек арестован агентами кардинала, тайный инстинкт предупредил меня, что это происшествие должно касаться королевы. Ошибся ли я?

— Почему вы это предположили? — спросила герцогиня де Шеврез, смутившись на минуту.

— Я вам сказал, что это было предчувствие.

— А если бы и так?

— Если так, то так как в глазах моих счастье королевы считается выше всего, так как для того, чтобы избавить ее от сожаления, от печали, от скуки, я охотно пожертвовал бы всем, что имею на этом свете, я не поколебался бы, если барон де Поанти ей нужен, покуситься на все, чтобы освободить его и возвратить его ей.

— И вы думаете, что это вам удастся?

— Думаю.

Герцогиня почувствовала угрызение совести. Она знала, так как знал весь двор и сам король, робкую и почтительную, но пылкую и преданную любовь молодого человека к Анне Австрийской, эту пагубную любовь, которая должна была положить его благородную голову на эшафот, еще обагренный кровью Шалэ. Не совсем честно было принимать его помощь для успеха предприятия, которое должно было вредить его любви. Но минута эта была коротка. Дух интриги лучше всего другого справляется с совестью. Для интриганов цель всегда оправдывает средства. Герцогиня де Шеврез видела только результат и прогнала совесть.

— Это правда, вы не ошиблись, — сказала она, — свобода барона де Поанти может быть полезна королеве.

— Для меня достаточно этого слова, — сказал герцог де Монморанси, — я постараюсь возвратить свободу барону де Поанти.

— Что намерены вы делать?

— Не могу вам сказать, потому что сам еще хорошенько не знаю, но будьте уверены, что я сделаю все, что могу.

— Верю.

— И удастся мне или нет, а благоволите уверить королеву, к которой мне запрещено приближаться, что я всегда готов ей служить.

— Королева это знает и не забывает.

— Благодарю за эти слова. Теперь позвольте мне отвести вас на ваше место; танец, должно быть, скоро кончится, а для того, чтобы наше возвращение в залу не было замечено, мы не должны ждать конца танца.

Герцог встал, снова предложил руку герцогине де Шеврез, и оба вышли из зеленой гостиной. Как только портьера опустилась за ними, человек в ливрее Ришелье выполз из-под дивана, с которого они встали, и направился к портьере, которая закрывала дверь кабинета кардинала. Эта дверь была полуоткрыта и отворилась совсем, когда приподнялась портьера. Аббат де Боаробер со своим толстым брюхом и пьяной рожей стоял на пороге.

— Ну что? — спросил он.

— Я слышал не все, — отвечал человек, одетый лакеем, который был не кто иной, как прокурорский клерк Пасро, — потому что были минуты, когда они говорили так тихо, что едва могли сами расслышать, что они говорят, но я слышал довольно для того, чтобы его преосвященство заинтересовался моим рассказом.

— Я всегда думал, негодяй, что ты проложишь себе путь, так или иначе, — сказал аббат полудружеским-полушутливым тоном. — Кардинал выведет тебя в люди, будь спокоен.