Знай мое имя. Правдивая история - Шанель Миллер

Я взяла так тщательно записанные мной наставления и слова поддержки, закинула их в шкаф и придумала для себя новую мантру: «К чертям жареный рис!». К чертям — что я пила, как я пила, когда и с кем я пила. К чертям — танцевала ли я на столе или на стуле. Вы хотите правду, одну правду и ничего кроме правды? Ответ, который вам нужен, все время сидел на своем стуле, опустив плечи и понурив голову. Вы хотите знать, почему всей моей семье, черт возьми, было больно? Почему я потеряла работу? Почему у меня на банковском счете была всего четырехзначная цифра? Почему моя сестра пропускала лекции? А все потому, что однажды прохладным январским вечером я пошла на вечеринку, и там был парень, которому захотелось кого-то трахнуть, и ему было все равно: с согласия или нет, трезвую или пьяную вусмерть. Он так решил, он вознамерился кого-то трахнуть — и этим кем-то оказалась я.

Это не делало меня неполноценной. Это не делало меня нерукопожатной. Но это сделало меня обозленной. Я действительно рассвирепела. Благодаря сестре я прозрела. Боль — когда подступает вплотную — все проясняет. Теперь я знала, чего добивался адвокат защиты, и не могла позволить этому случиться. Он думал, что может сломить нас, но с того дня я решила бороться. И выстраивать свою защиту.

Суд продолжался всю неделю, однако в зал меня не допускали. Я жила в своей параллельной вселенной: целыми днями бесцельно слонялась, а по ночам читала местные новости. Во вторник Тиффани закончила давать показания, и я спросила у представителя окружного прокурора, кто следующий. «Специалист по внезапной потере памяти», — ответила она. Я выдержала небольшую паузу, надеясь услышать, что она пошутила. Мне хотелось сказать, что я и есть настоящий эксперт по провалам в памяти. За свою экспертизу доктор Фромм получила от стороны ответчика десять тысяч долларов. Она заявила, что даже при потере памяти я была бы в состоянии желать близости и дать на нее согласие.

В среду показания давал Брок. Я шнуровала кроссовки и представляла, как он будет вытаскивать на обозрение зала специально подогнанную для этого случая версию меня. Достанет, как достают пыльный манекен из коробки. Заставит манекен вертеть бедрами в странном танце, растянет манекену в улыбку губы, скормит публике слова, сочиненные его защитником, и приправит все зрелище поцелуями. Меня вдруг затошнило, я почти задыхалась. Он будет стоять в том тесном зале, держа в руках мое тело. Я вышла на пробежку и по узким тропинкам, мимо холмов, где паслись толстобрюхие лошади, убегала как можно дальше от всего этого.

Новости появились в тот же вечер — статья высветилась на экране ярким прямоугольником. Зажмурив глаза, я размышляла, стоит ли читать то, что он сказал. В итоге решила быстро прокрутить, но зависла на новом слове — очень маленьком да. Подсчитала, сколько раз, по его мнению, произнесла его: да — на потанцевать с ним; да — на пойти с ним в его общежитие; да — чтобы он сделал это пальцами.

На одной из лекций по мастерству экранизации наш преподаватель мистер Эрнандес разбирал сцену из «Челюстей»[49], когда главный герой Мартин перед отплытием прощается со своей женой Эллен. Эллен боится, что он не вернется, но вместо банального береги себя, я люблю тебя говорит: «Я положила запасные очки в черный носок; а еще капли для носа, цинковую мазь, бальзам для губ…» И в ответ, вместо банального не волнуйся, я вернусь, Мартин отвечает: «Не разжигай в кабинете камин, я не починил вытяжку». Она кивает и спрашивает: «Что сказать детям?» — он говорит: «Что я на рыбалке».

Любовь сквозит в каждом слове. Она — в черных носках, в которые жена положила мужу лишнюю пару очков; в его обещании починить дымоход, когда вернется; в стремлении оградить детей; во внимательности обоих к мельчайшим деталям жизни другого; в стремлении успокоить друг друга перед лицом грядущих событий. Самое главное подразумевается, но ни разу не проговаривается открыто. Это и есть пример подлинного диалога.

А вот показания Брока.

Еще он признался, что пытался поцеловать Тиффани.

Он утверждал, что снял с меня нижнее белье — стянул трусы прямо поверх моих ботинок. Заявил, что я испытала оргазм.

Прочитав его признания, я медленно сползла с того места, где сидела, и в итоге просто растянулась на полу. Он заявил, что от этой имитации полового акта у него свело живот. А когда увидел, что рядом с ним «стоит какой-то парень», вообще решил уйти. Он испугался, потому что «они говорили на иностранном языке». Заявил, что они сломали ему запястье. Но почему-то, когда на него надевали наручники, он не заикнулся об этом. Теперь Брок жаловался присяжным, как позже ему накладывали гипс и как он страдал от кровоподтеков и ссадин. На том месте, когда он стал объяснять, что собирался убежать лишь из-за страха, что те парни могут его покалечить, Алале прервала его.

Во втором классе у нас в ходу были крошечные разноцветные помпончики, мы называли их пушистиками, и они служили местной валютой. Того, кто вел себя хорошо и к положенному сроку сдавал домашнюю работу, награждали пушистиком. В начале процесса Брок насобирал катастрофически мало таких пушистиков, но в день дачи показаний он привез с собой их целый грузовик и завалил ими судебный зал. Каким-то образом он разжился таким количеством местной валюты, что имел все шансы стать победителем. Интересно, поймут ли присяжные, что его пушистики — сплошная подделка?

Жертв часто обвиняют во лжи. Но когда на вранье попадается виновный в совершении преступления, его совсем не спешат заклеймить. Почему-то мы все склонны полагать, будто жертвы так и норовят выдвинуть ложные обвинения, и даже не задумываемся, сколько мужчин, манипулируя общественным сознанием, идет на бессовестный обман в попытках оправдать собственные поступки и заставить поверить в свою невиновность.