Персики для месье кюре - Джоанн Харрис

Ладно. Я решила уйти и позволить детям спокойно забавляться со щенками. Дети, как ни странно, готовы очень многое принять благосклонно. Даже дети Ашрона существуют, не попадая под мертвящий луч предрассудков, столь свойственных их родителям. Детям не требуется много времени, чтобы совершенно забыть о существующих между ними различиях. Картонная коробка со щенками, тайное убежище в заброшенном доме. Если бы и для нас, взрослых, мир был столь же прост! Но мы обладаем порой прямо-таки сверхъестественной способностью фокусировать свое внимание именно на различиях; такое ощущение, будто мы, исключая из своего общества других, тем самым укрепляем собственное чувство идентичности. Но за время наших с матерью странствий я успела понять, что люди повсюду примерно одинаковы. Под покрывалом, бородой, сутаной всегда действует один и тот же механизм. И в наших поступках — моих и моей матери, хотя она-то верила, что это не так, — не было никакой магии. Просто мы способны видеть несколько дальше других, способны заглянуть за пределы того хаоса, который создан видением других. Мы видим цвета человеческой души. Цвета сердца.

Когда я вышла на улицу, дождь по-прежнему лил как из ведра. Крупные капли с такой силой ударялись о мокрую землю, что брызги отскакивали в разные стороны, как искры петарды. Но теперь я уже знала, что нужно делать. По-моему, я знала это с самого начала. С самого первого дня здесь, когда я увидела ее, неподвижно стоявшую на солнце, по самые глаза закутанную в покрывало и, точно василиск, наблюдавшую за толпой.

Я вытащила мобильник и позвонила — нет, на этот раз не Ру, а Ги, своему поставщику, и заказала все необходимое для изготовления шоколада. Правда, на этот раз заказ был весьма скромен: всего пара ящиков шоколадной глазури и кое-какая необходимая утварь. Но недаром моя мать всегда говорила: в иные дни действует только магия. Нет, это, конечно, не настоящая, высокая магия, ею мы и не владеем, но именно самая простая, домашняя, магия и требовалась в тот момент.

И я снова устремилась под проливным дождем на поиски Инес Беншарки.

Вторник, 24 августа

На улицах Маро не было ни души. Черный Отан вырвался на свободу и набирал силу. Серое небо приобрело красноватый оттенок, и на его фоне капли дождя казались почти черными. Те немногие птицы, что осмелились бросить ветру вызов, не выдерживали натиска и отступали; их сносило, как газетные листы, прямо на баррикады клонившихся под ветром деревьев, росших вдоль берега реки. В воздухе чувствовался запах морской соли, хотя до моря часа два езды, и было очень тепло, несмотря на дождь и ветер; однако этот влажный, насыщенный молочно-белым туманом теплый воздух был неприятен и словно насыщен гнилостными испарениями. И меня не покидало ощущение, что за каждым окном, за каждыми ставнями кто-то наблюдает за мной, — это было очень знакомое, даже слишком знакомое чувство, помнившееся мне по многим иным местам, встречавшимся на пути.

Здесь, в Ланскне, люди очень настороженно относятся к чужакам. Это я хорошо знала. Детей предупреждают, чтобы они ни в коем случае не разговаривали с чужими. То, как мы одеваемся, иная манера говорить, даже еда, которую мы предпочитаем, — все это отличает нас от здешних жителей, делает иными, а значит, потенциально враждебными, опасными. Я помню, как в первый наш приезд в Ланскне повела Анук в школу — господи, как же смотрели на нас обеих мамаши, буквально впиваясь глазами в каждую мелочь, которая отличала нас от них! Разумеется, в первую очередь в глаза им бросилась наша чересчур яркая одежда; затем — наш магазин напротив церкви; затем — наличие у меня ребенка при отсутствии на пальце обручального кольца. Теперь-то я стала здесь почти своей. Если не считать Маро, разумеется, — там буквально через каждый сантиметр пространства словно натянуто невидимое проволочное заграждение, о которое ничего не стоит споткнуться — и тогда сразу же нарушишь тот или иной закон или невольно пересечешь некую границу.

Но все же и в Маро есть дом, где, насколько я знаю, меня воспринимают отнюдь не враждебно. Возможно, из-за персиков, а может, из-за того, что семья Аль-Джерба жила здесь еще в те времена, когда Маро считался частью Ланскне, а не неким «арабским поселением».

К зеленой двери этого дома я и направилась. Сточные канавы у меня под ногами вполне могли заменить собой целый оркестр; водосточные желоба что-то возбужденно декламировали. С волос ручьями текла вода, мокрые пряди так и липли к лицу; рубашка и джинсы, хоть и были прикрыты старым дождевиком Арманды, промокли насквозь. Я постучалась, но дверь — во всяком случае, мне так показалось, — открылась далеко не сразу. Я довольно долго ждала на крыльце, прежде чем Фатима впустила меня в дом. На ней был синий, расшитый блестками кафтан; лицо встревоженное, растерянное. Но при виде меня взгляд у нее сразу стал озабоченным.

— Вианн! Что с тобой? Ты же насквозь промокла…

Не прошло и минуты, как я уже сидела на подушках у горящего огня, Ясмина умчалась за сухими полотенцами, а Захра готовила мятный чай. Рядом со мной возлежала на низенькой кушетке старая Оми; из кухни доносился запах готовящейся еды: кокосовая стружка, семечки тмина, кардамон и почти подошедшее тесто — будут печь хлеб к сегодняшнему ифтару, догадалась я.

Оми, одарив меня улыбкой старой черепахи, с легким упреком заметила:

— Ты обещала принести мне шоколад!

Я улыбнулась.

— Обязательно принесу. Я как раз жду, когда мне доставят все необходимое.

— Ну, так поторопись. Я ведь не буду жить вечно.

— Ну, еще неделю-то вы продержитесь?

Оми засмеялась.

— Уж постараюсь. А чего это ты, Вианн, в проливной дождь по улицам бегаешь?

Я уклончиво заметила, что хотела бы повидаться с Инес Беншарки.

— Пф-ф! — от отвращения Оми даже щелкнула беззубыми челюстями. — А она-то тебе зачем понадобилась?

Я с наслаждением сделала большой глоток горячего чая.

— Просто так. Она, по-моему, очень интересная женщина.

— Интересная? Ты это называешь «интересная»? Да я бы сказала, что эта женщина приносит одни не-счастья!

— Почему вы так считаете?

Оми пожала плечами.

— Такая уж у нее натура. Знаешь, есть одна старая история — о скорпионе, который хотел перебраться через реку и уговорил водяного быка перенести его на спине. А когда они были уже на середине реки, скорпион ужалил быка, и тот, умирая, спросил: «Зачем же ты меня ужалил? Ведь если я сейчас умру, ты попросту утонешь». — «Друг мой, я же скорпион, — ответил ему скорпион. — Я надеялся, что и ты это понимаешь».

Я улыбнулась. Эту историю я знала.

— Значит, по-вашему, Инес — скорпион?

— По-моему, некоторые люди предпочтут скорее умереть, чем откажутся от возможности кого-нибудь ужалить, — сказала Оми. — Поверь, ничего хорошего из твоей попытки подружиться с Инес Беншарки не выйдет.