Нет кузнечика в траве - Елена Михалкова

Трещины быть не должно. Иначе в руках у матери, едва она возьмется за грибы, останется крышка с осколками.

Закончив, Оля уничтожает все следы своей подготовки к преступлению, проветривает комнату, тщательно вытирает банку и ставит ее в холодильник.

Она успевает вернуться в свою комнату за две минуты до того, как появляется Елена Васильевна.

– Кто здесь был? – с порога спрашивает та, замерев в дверях.

– Где? Здесь только я, баба Лена.

Несколько жутковатых секунд старуха поводит носом и зачем-то трогает дверную ручку. Острый взгляд впивается в девочку. Олино лицо выражает лишь одну эмоцию – вежливое удивление: кто же мог быть у них дома, если отец не любит гостей? Но проницательность старухи отзывается в ней вспышкой страха. «Что-то почувствовала…»

Елена Васильевна, постояв, снимает с себя дождевик.

– Куриный суп на обед, баба Лена. Разогреть?

Не ответив, старуха медленно проходит к себе.

«Не догадалась! – Сердце у Оли колотится так отчаянно, будто она уже сдала отца в милицию. – Не догадалась!»

Время тянется, словно жвачка, которую Рыжий, приятель Грицевца, на спор превращает в подобие лески. Зажав тщательно изжеванный комочек в зубах, он медленно отводит в сторону руку; белая ниточка тянется за ней, подрагивая; все завороженно смотрят, как она истончается, но не рвется. Рыжий всегда побеждает в этом споре. Еще никому не удавалось создать из жвачки такую длинную нить, как ему.

Утро воскресенья – жвачка. И вечер воскресенья – жвачка. Бесконечной провисающей соплей тянется понедельник. Оля изнывает от того, как долго длится ожидание. Она валяется на кровати с книжкой Джека Лондона. Белый Клык бесконечно бежит по снежной равнине.

В детстве, скучая без мамы, она переводила стрелки часов вперед. Оля давно выросла из детской веры во власть предметов над физическими процессами, но рука сама тянется подтолкнуть маятник. Скорей бы вторник… Скорей бы вторник…

Когда наступает утро вторника, время выстреливает с такой силой, точно ему надоело покоиться в ложе арбалета. Оля едва замечает, как проходит обед. Не успела она вымыть тарелку за бабушкой, как бьют часы: пять, время полдника! Чайник издает нервный злой свисток: поторопись, опаздываешь! Полдник они проскакивают на всех парах, и в шесть приходит домой мама.

Оля поддерживает разговор о том, как она провела день. Взгляд ее ясен и почти безмятежен. Она чистосердечно наслаждается минутами отсутствия отца.

Но другое существо, живущее внутри, зовет его, как шаман призывает стихию; оно бьет в тамтамы и приказывает ветрам гнать его в сторону дома. Оно боится и жаждет его, оно готовится умилостивить чудовище, дать ему то, что он хочет.

Зверек раздувает ноздри и скалит острые мелкие зубы.

– Кстати, на поле репс цветет, – говорит вслух Оля. – Очень красиво.

Когда раздается скрип крыльца под тяжелыми шагами, она непроизвольно бросает взгляд на часы.

Без пятнадцати семь. Хорошее время.

– Папа сегодня рано. – Мамина интонация призывает к радости, мамин метнувшийся в сторону взгляд противоречит ей.

– Коля! У меня как раз все горячее.

До Оли доносится шарканье тапочек из прихожей, и по этому звуку она понимает, что вся ее затея с банкой была напрасной.

Отец в ярости. Девочка не знает, что тому причиной, но только бешенство, копившееся в нем все эти тихие дни, точно гной, готовится прорваться от малейшего прикосновения к нарыву. Она видит это по его побелевшим глазам, чувствует по запаху, исходящему от его тела. Он молча придвигает стул и садится к столу, широко растопырив локти.

– Коля, а руки помыть? – с укоризненной улыбкой говорит мать.

Олю примораживает к стулу. Господи, что она делает? Она что, не видит, кто сидит на стуле напротив нее? Зачем она тыкает иголкой в этот вздувшийся зловонный пузырь?

Но отец не бьет ее. Он задерживает на ней тяжелый взгляд, под которым мамина улыбка съеживается и исчезает, точно красную нитку выдергивают из бледного полотна.

– Ты же с улицы, – оправдываясь, тихо говорит она.

«Мама! Заткнись!»

Отец молча поднимается, идет в ванную, и оттуда доносится звук льющейся воды. Мама поднимает палец к потолку с таким видом, словно только что одержала сокрушительную победу. Она настояла на своем, и ей ничего за это не будет!

– Олька, у тебя чай остынет. Кстати, есть вчерашняя шарлотка, хочешь?

Отец возвращается. Взгляд его рыскает по комнате, он очень пьян и у него чешутся кулаки, но он почему-то не воспользовался поводом, который дала ему мама. Чего он ждет? Пока Оля пытается осмыслить все это, взгляд останавливается на ней.

– А ты, доча, чем сегодня занималась? Опять со своим уродом по чердакам терлась? – со скабрезной ухмылкой спрашивает отец.

– Коля!

– Закрой рот. Она тебе, того гляди, принесет в подоле, а ты ни ухом ни рылом. Так чего, Лелька? Приведешь к нам женишка познакомиться?

– Вы вроде знакомы, – говорит Оля. – Не, пап, я за Димку замуж не собираюсь.

– А за кого собираешься?

Он прищуривается, и девочка нутром чувствует, на каком тонком канате она балансирует.

Секундная пауза. То же чутье, которое нашептывает об опасности, подсказывает неожиданный ответ:

– Женька Грицевец за мной ухаживает. Цветы вчера дарил, я как раз маме рассказывала.

Это вранье она выдает с простодушным лицом, жалея о том, что не может смущенно покраснеть. Мама подтверждает ее слова торопливым кивком.

– И где они? Цветы эти? Что-то я их не видел.

– На кладбище отнесла, Мане. Подумала, что так будет правильно.

Ее удар необдуманный, но от этого он не становится менее точным. Отец застывает над тарелкой. Желваки играют на его лице, однако он не произносит ни слова. Оля плохо понимает, что с ним происходит, лишь видит, что ей каким-то образом удается оттягивать его вспышку.

Как наивны были они с Димкой, придумывая и воплощая свой план! Чудовище нельзя победить. Его нельзя стреножить и надеяться, что в другой раз оно укротит свою ярость из одного лишь опасения перед гнилыми веревками. От отца исходят флюиды такой неукротимой злобы, такой свирепой откровенной жажды, что ей становится страшно до дрожи.

«Допивай свой чай и уводи мать. Давай! Еще не поздно!»

– Грицевец, значит. – Лицо отца, склоненное над тарелкой, набухает, наливается багровым. – Женька, значит. Цветы тебе носит…

– Коля, а вот шарлотка! Попробуешь?

Оля вздрагивает второй раз и с ужасом смотрит на мать. Зачем она перебивает его? Господи, неужели он выбил из нее все мозги?

Мама с куском пирога на блюде застывает посреди кухни и лучится такой глуповатой радостью, что даже Оля от души врезала бы ей, лишь бы она заткнулась. Лишь бы не лезла со своей идиотской шарлоткой! Лишь бы научилась за два года умению, доступному даже дебилу, – молчать, когда отец говорит!