Таматарха. Крест и Полумесяц - Роман Злотников

Поэтому к моменту прибытия в лагерь ромеев мой план был таков: настоять, чтобы десяток из моей дружины и сотня ясов приняли участие в глубинной разведке, – это раз. По ее результатам я смог бы донести до императора подлинные сведения о местоположении войск Алп-Арслана. А именно то, что он находится не в далекой Сирии, а быстро идет на сближение с базилевсом. Затем, если Диогена все же не удастся убедить не разделять войско, вызваться самому отправиться к Хилату вместе с де Байолем – это два. А в ключевой момент обвинить франка и Тарханиота в измене и казнить обоих, перехватив контроль над их частью армии. Звучит бредово, но, по сути, шансы у этого плана были… Если, конечно, не забывать, что Руссель ведет пять сотен преданных лично ему рыцарей, да и рядом с Тарханиотом наверняка трутся многочисленные телохранители. С отрядом русичей мне было не по силам не только быстрое убийство, но и перехват контроля, и собственное спасение от приспешников жертв, – но если бы я смог уговорить Диогена отправить со мной те же шесть сотен ясов, коих я привел в лагерь… Шанс на успех имелся.

Но даже если бы первые два варианта не сработали, оставался третий: убедить Романа поставить хотя бы часть ясов на правый фланг в схватке при Манцикерте, а меня оставить в резерве вместе с Андроником. И когда последний объявил бы о смерти императора, то я мог бы убить его, обвинив в измене. Или на худой конец, коли Диоген пожелал бы непременно взять меня с собой, то я мог отправить к Дуке Добрана с той же задачей.

И вот вчерашняя выходка спутала мне все карты… Но в то же время она подарила и новые возможности!

За ночь я ощутимо замерз и, кажется, покидая холодную на рассвете, перестал уже чувствовать ноги. Я едва не валился от усталости, вызванной конным маршем последних недель и банальным желанием спать.

Хмурые гвардейцы проводили меня в залу – не ту, где пировали вчера приближенные базилевса, а заметно меньшую, но гораздо более уютную. Возможно, это достигалось благодаря потокам солнечного света и свежего воздуха, попадающим в помещение через несколько больших окон. А еще за счет легких полупрозрачных занавесок, разделяющих залу на жилую часть и приемную. Видимо, Диоген здесь и ночевал – и, к слову, сейчас базилевс выглядит значительно более спокойным и умиротворенным, чем вчера. А вот де Байоль, которого ввели сюда раньше меня, имеет несколько заспанный вид – судя по всему, условия для содержания наемника под стражей были значительно более комфортными, чем мои.

– Итак, я вынес решение по случившемуся. – Голос Романа зычен, но сейчас в нем ни намека на гнев. – Я прощаю вас обоих. Однако в следующий раз не ждите милости, коли решитесь обнажить оружие и драться в моем присутствии! Тебя, Урманин, это касается в первую очередь: ты убил моих воинов, и снисхождения заслуживает лишь причина твоего поступка.

Руссель поспешно склонил голову, сейчас от его вчерашней показной гордости не осталось и следа – похоже, действительно протрезвел. А может, кто-то успел объяснить франку, что пока не следует навлекать на себя гнев государя… Но в отличие от него я не спешу выражать покорность, продолжая смотреть в лицо императору, сохраняя взгляд холодным и вызывающим. И Диоген очень быстро прочел мой вызов.

– Тебя что-то не устраивает, союзник? – Сейчас от голоса монарха заметно веет холодом.

– Вы правильно заметили, государь, назвав меня союзником, – я не являюсь ни вашим подданным, ни наемником. Вы могли судить меня за убийство ваших воинов, вы осудили меня – и я не ропщу, считая ваш выбор справедливым.

– И?.. – Роман вымолвил всего одно слово, хотя в глазах его красноречиво читается «Так что еще тебе надо?!»

– Пока мы спешили вслед вашему войску, государь, нам по пути встречалось множество свидетельств бесчинств, творимых прошедшей впереди армией. Крестьяне, обреченные на голодную смерть, поскольку их продовольственные запасы были захвачены грабителями, вытоптанные посевы – и свежие могилы тех, кто пытался защитить свое добро. Слезы обесчещенных девушек и жен, которых изнасиловали с той же сноровкой и скотским удовольствием, как это вчера делали подлецы франки.

– Что ты хочешь сказать?

От былого умиротворения базилевса не осталось и следа: теперь его глаза горят тем же гневом, что охватил Романа вчера, когда он отдал приказ о нашем с де Байолем заточении.

– Я хочу сказать, что совершенные бесчинства дело рук наемников – жители чаще всего упоминали скифов и франков, обвиняя их в случившемся. Особенно мне запала в душу история девочки, которую отец похоронил перед нашим приездом… Ребенка зверски изнасиловал знатный франк. Дочь крестьянина была еще ребенком, но это не остановило подлеца – а ведь отец жертвы когда-то был стратиотом, коего лишил звания базилевс Константин Дука…

– Дальше! – буквально прорычал Диоген, но, поймав кураж, я по-прежнему сохранял ледяное спокойствие.

– Девочка умирала в тяжких муках. Но страшнее физической боли была боль душевная: она не могла поверить, что воин императора, призванный защитить простых людей от агарян, совершил такое с ней, с ребенком! При нашей встрече ее отец уже был готов покончить с собой от горя, виня себя в том, что не схватился за оружие сразу, когда трое франков вошли в его дом. Когда же он попытался защитить единственную дочь, оставшуюся от умершей при родах жены, было уже поздно, его вырубили тяжелым ударом рукояти меча в висок… Но дочка перед самой кончиной сумела вспомнить и произнести имя насильника, которым окликали его приближенные… Его зовут Руссель де Байоль!

Признаться, вся эта история была сочинена мной под утро, но она же имела под собой основание – особенно после увиденного мной на пиру. Сейчас же последние слова заставили замолчать всех – но особое удовлетворение я испытал, видя, как меняется выражение лица франка. Причем в нем промелькнули не только гнев и возмущение, но и страх, и растерянность – будто он перебирает в памяти события последних недель. Похоже, мои обвинения действительно далеко не беспочвенны…

– Это ложь! Государь, он клевещет на меня, я требую…

Пауза перед показательно вспыхнувшим возмущением была заметна всем присутствующим – и монарху, и гвардейцам, и некоторым приближенным, среди которых застыли толстяк-губернатор и Тарханиот. И похоже, она сыграла мне на руку… Не слушая гневных выкриков франка, я продолжил говорить, смотря прямо в глаза несколько смутившемуся Диогену:

– Я обещал отцу погибшего ребенка, что воздам по справедливости творящему подобное беззаконие. Этим я вырвал его из петли: теперь вдовец живет лишь в надежде на правосудие! Вчера же я не сразу увидел этого подлеца на пиру, зато увидел тех, кто насиловал уже другую женщину. Возможно, именно они были рядом с этим похотливым скотом, не имеющим права называть себя мужчиной!

Последние слова я произнес с максимальным гневом и презрением, заставив наемника поперхнуться очередным возмущенным воплем.

– И сейчас в доказательство собственных слов я прошу у вашей милости «Божьего суда». Те, кто погибли вчера, были подлыми разбойниками, сейчас же передо мной стоит их вожак. Так позволь же мне, государь, исполнить обещание, данное безутешному вдовцу, у которого этот вонючий сатир забрал последнюю радость в жизни, единственного любимого человека. А Господь подтвердит мои слова результатом схватки!