Удар отточенным пером - Татьяна Шахматова

Этот пример сенсационной журналистики мы посмотрели в ставшем дежурным для общих собраний ретро-кафе «Максимус», главным достоинством которого, помимо официанток в обтягивающих платьицах с передничками, был тот факт, что кафе находилось неподалеку от суда. Мы как раз дожидались следующего заседания, которое было назначено через пару часов. Темп сутяжничества зашкаливал.

– Это что-то личное у вас с Миллер, да? – спросил Викторию Селиверстов.

Вика улыбнулась:

– Смотря что подразумевать под личным: любовников я у нее не уводила, карьеру не портила, репутацию не чернила, научных идей не воровала.

– Тогда что происходит? – интимно придвинулся к ней Селиверстов, но, поморщившись и ухватившись рукой за спину, вынужден был сесть в более удобное положение. – Я понимаю, за что борется профсоюз, но зачем профессору Миллер уничтожать вас? Вы же коллеги. Адвокаты иной раз на процессе друг друга до самой земли нагибают, а потом вместе идут в ресторан гудеть. Это работа. Мне уже даже, право, неловко, что я вас втянул во все это.

Виктория обернулась к юристу и посмотрела на него почти в упор – они сидели на двухместном диване. Теперь тетка наклонилась к Селиверстову, соприкоснувшись с ним плечом:

– Не беспокойтесь, Владислав Юрьевич. Мне давно не было так весело на процессе. Считайте, что Миллер – это мой Мориарти.

Они улыбнулись, глядя друг на друга довольно нежно. Удивительно, но, кажется, этот хитрый зазвездившийся bad boy с простреленной поясницей все больше и больше очаровывал Вику. Вот уж поистине, о вкусах не спорят. Зато теперь, если она снова рискнет делить моих девушек на сорта, у меня есть что возразить ей. Селиверстов – рыбка явно не первого сорта и уж точно не первой свежести.

Но шутки шутками, а пора было снова выдвигаться в суд: сегодня мы разбирали очередную статью газеты «Рабочая сила» под названием «Тихо шинами шурша…». В статье выдвигалась версия о том, что на заводе все плохо, потому что директор Карнавалов вместе со всей своей командой помешался от мании величия – в клиническом понимании этого выражения.

Под громким заголовком располагалась фотография Карнавалова: вместо головы к шее гендира был прифотошоплен скворечник, а из отверстия торчала его физиономия подловленного с улыбкой пьяного гризли. Смотрелся директор бесподобно. Даже Селиверстов не мог смотреть на эту композицию без смеха. Мы были уверены в решении суда в нашу пользу, однако в своем заключении Ада Львовна Миллер снова написала, что ничего оскорбительного для генерального директора завода в статье нет, это лишь юмор, а юмор в прессе допустим.

После привычного вступления судья вдруг подозвал помощницу. На сей раз судьей был высокий мужчина, не полный и не худой, но с выдающимся идеально овальным животом, как будто он сунул под мантию мяч для регби. Секретарь засуетилась возле компьютера, а судья выкатил живот из-за своего стола и пересел за секретарский. Никто ничего не пояснял.

Секретарь настроила проектор, и на экране появилась Ада Львовна Миллер: нам зарядили ролик, который мы только что посмотрели в кафе.

– Виктория Александровна, как вы можете прокомментировать то, что сказала профессор Миллер? – поинтересовался судья, как только ее помощница свернула экран.

Все взгляды устремились на Викторию. Суд начался более чем неожиданно, а в вопросе явно содержался подвох.

«К чему этот вопрос?» – лихорадочно соображал я.

Виктория молчала.

– Так что вы скажете, Виктория Александровна? – повторил вопрос судья.

Селиверстов от напряжения покраснел и забарабанил пальцами по столу.

– Это азбука морзе, Владислав Юрьевич? – улыбнулся судья.

– Ничего, – опередила Виктория ответ Селиверстова.

– Что значит «ничего»? – нахмурился судья.

– Ада Львовна имеет право на свое мнение по поводу этого дела, а ее мнение о моей профпригодности меня мало интересует.

– Вы не находите ее заявление обидным или оскорбительным?

– Нет.

– Хорошо, это ваше право. Продолжаем. – Судья хлопнул ладонями о стол и вернулся на свое судейское место.

– Что было бы, если бы Виктория сказала, что интервью Миллер оскорбило ее? – поинтересовался я у Владислава Юрьевича, когда все закончилось.

– Судья признал бы эксперта заинтересованным лицом, и Викторию пришлось бы отстранить от этих процессов, – проговорил Селиверстов, корчась то ли от боли в спине, то ли от ужаса при мысли о таком исходе.

– И тем не менее это нам не помогло, – буркнула Вика из угла, где она пыталась слиться с обивкой кожаного дивана. После заседания мы вернулись на завод в кабинет Селиверстова.

– Да, они пошли ва-банк. – Селиверстов возился с туркой.

– Они не рассчитывают на экспертизы Миллер, потому что им, в сущности, нечего сказать! Но вместо того, чтобы говорить в суде, она говорит за его стенами, – пробормотала Вика. Она наматывала на палец прядь, вылезшую из развалившейся прически. Выглядела тетка как после настоящей драки, при этом она что-то зачарованно разглядывала прямо перед своим носом, что делало ее вид совсем не от мира сего. – Дело в тактике суда, – несколько раз повторила она. – Дело в тактике суда. В тактике, в тактике…

– В тактике самосуда! Я бы так назвал это.

Раздался грохот – турка с жалобным звоном покатилась по плиткам пола. Дорогой галапагосский кофе рассыпался.

Селиверстов выругался, а в кабинет просунулось молодое личико его новой помощницы, которая оказалась гораздо симпатичнее Юли. Девушка молча кинулась убирать бардак. Селиверстов поблагодарил, но даже не посмотрел в ее сторону.

– Слыханное ли дело – суд поверил какому-то интервью, а не документам о вашем образовании и научных заслугах! – Он снова обратился к Виктории. – Может быть, скоро высшая аттестационная комиссия будет присуждать ученую степень, а госпожа Миллер будет ее отбирать? Надо будет на следующем суде предъявить этот аргумент…

– Вы не сможете, – грустно возразила Виктория.

В такие моменты она похожа на плохую актрису, изображающую инопланетного робота в советском фильме о космосе, и в детстве мне всегда хотелось вылить ей на голову ведро воды. Собственно, я так и делал, поливал ее, щелкал у носа пальцами, сталкивал со стула, чтобы не важничала. Однажды Вика сломала руку, потому что была так далеко, что не успела, как говорят практики йоги, вернуться в тело, когда я толкнул ее. Мама чуть не убила меня. Стыдный эпизод моего детства.

В отличие от меня в детстве, Селиверстов гораздо быстрее приспособился к особенностям поведения своего эксперта. Он несколько раз прошелся вдоль окна, привлекая ее внимание, и наконец просто сел напротив и долго смотрел ей в лицо:

– Почему это я не смогу? – тихо спросил Селиверстов.

– Дело не в вас, – очнулась Вика и заговорила, постепенно набирая скорость. – Дело в их тактике. Они решили не давать нам возможности ответить. Суд – это прения сторон, как известно. Вот именно прений они и будут всячески избегать. В лингвистике это называется речевой стратегией коммуникативного саботажа. Они будут любыми способами уклоняться от темы: менять ее, брать контроль над информацией и тому подобное. Главная их задача сейчас – не дать нам возможности возразить. Потому что их аргументы слабее наших. Обратите внимание, они не используют один ход дважды. Юля Волобуева слила им неверную экспертизу, и больше они даже не пытаются узнать через нее о наших планах…