Квартет Я. Как создавался самый смешной театр страны - Александр Демидов

Сначала Леша прыгнул с подоконника, зацепившись за лестницу где-то на уровне второго этажа, слава богу, внизу было очень много снега, и потом он плюхнулся в снег. Через какое-то время то же самое проделал я, лихо прыгнув с подоконника. Не просто аккуратно, пытаясь с подоконника достать пожарную лестницу, – я на нее просто прыгнул, прыгнул где-то уже Леше на плечи. Дальше был снег. Мы довольные, разгоряченные выполнили свою миссию – мы обошли общежитие вокруг. Но нам почему-то не захотелось возвращаться обратно по лестнице. Мы долго стучались в общежитие, нас пустили, к счастью. Вот на этом закончилась наша история с барчиком и наша ночная прогулка.

После третьяго курса я жил в однокомнатной «коммунальной квартире», если так можно сказать, достаточно большой, потому что Камиль женился и я остался в комнате один.

У всех моих однокурсников уже был какой-то опыт с женщинами, у меня, конечно, тоже, но не самый большой. Это было время перестройки, страна менялась стремительно, разваливался Советский Союз, но еще не разрушились какие-то человеческие ценности и рамки отношений. Тогда ведь очень важно было – мужчина ты или не мужчина, были у тебя отношения с женщинами или нет. Сейчас изменилось многое в отношениях между мужчинами и женщинами, сейчас все посвободнее. А тогда все было совсем иначе.

И отношение у меня такое было наивное и чистое: ой, девушка в институт приехала, и она еще девочка. А потом смотрю – она уже в институте то с одним, то с другим – это как-то нехорошо. Или, наоборот, вдруг ты узнавал, что твоя подруга, оказывается, не девственница – ну как это? У меня тогда это вызывало оторопь. Понятно, во все времена были разные нравы и разные мужчины и женщины, но все-таки. Я еще долго сохранял какое-то благородное, уважительное отношение к девушкам – это не значит, что его нет сейчас среди сегодняшних молодых людей. Но тогда у меня оно было более трепетным, чистым, я бы так сказал.

И еще у нас палатка была пивная недалеко от общаги – там продавали пиво, по шестьдесят копеек литр. У меня оставались трехлитровые банки из-под маминых огурцов и помидоров, которые я потом обязательно должен был привезти в Рязань, а потом в деревню, потому что банки – это был дефицит, и мама у меня всегда относилась к ним требовательно. Но пока они копились до своего отъезда домой, чтобы наполниться очередными соленьями, мы эти банки использовали под пиво. Естественно, не каждый день, но иногда мы либо вместе шли, либо я шел один и покупал две банки, дожидался Камиля, и это было проявление такого нашего общежитского с ним братства. Мы это пиво потихонечку с какой-нибудь соленой рыбкой выпивали. Пиво было разбавленное чуть-чуть, но трех литров немного разбавленного пива было достаточно, чтобы стать сантиметров на 40 выше, потому что после такого студенческого опьянения ты немножко вырастал как будто. Особенно это чувствовалось, когда ты сидишь, сидишь, потом встаешь и идешь, например, в туалет. Дойдя до туалета, ты понимал, что ты, во‐первых, сантиметров на 40 выше, и во‐вторых, что мир прекрасен. И ты прямо такой высокий – не метр восемьдесят шесть, а где-нибудь два десять, баскетболист практически.

Три литра пива – рубль восемьдесят, плюс сорок копеек стоила пачка сигарет «Вега» – на два двадцать можно было хорошенечко посидеть, а потом почувствовать себя баскетболистом.

Однажды я купил кота. И почему-то назвал его Мариком… Еврейское имя. Почему? У нас сейчас с женой кот, кстати, тоже Марик, британец, и он назван в честь того кота первокурсного студенческого.

Это был невероятный кот. Он прожил у нас где-то полгода, потому что дальше Камиль попросил его увезти. Во‐первых, котейка Марик просыпался очень рано и начинал носиться по нашей комнате, мешая нам спать. Плюс тогда не было никаких наполнителей, и появлялись запахи.

Я отвез его к родителям, и он стал любимым котом моего отца и вообще моей семьи в Рязани. Он прожил долго, больше десяти лет точно. Кот был красавец – черный с белой грудкой, очень умный.

Была одна смешная история, которую, конечно, надо было бы рассказать на каком-нибудь серьезном юбилее Камиля. Но я не выдержал и рассказал ему через пару лет.

Мои родители присылали нам еду – картошку, огурцы, помидоры, всякие соленья, лечо, морковку, варенья очень много было. Мы ночами сидели, говорили об искусстве и пили чай с вареньем. Леше со Славой из Одессы тоже регулярно присылали что-то вкусное с Привоза и приготовленное дома. А Камилю – горчичное масло и колбасу. И как-то ему прислали тоже варенье, по-моему, абрикосовое. Оно немножко забродило. Тогда Камиль купил дрожжи и говорит: «Чего пропадать добру?» Он взял трехлитровую банку, высыпал туда эти абрикосы, налил водички и кинул туда дрожжей, натянул на горлышко банки резиновую перчатку и уехал к своей жене. Это уже было в период, когда он со мной не жил, но иногда наведывался в общежитие.

Мой одноклассник Олег Журавлев, с которым мы приехали в Москву поступать, он поступил в Бауманский университет, а я – в ГИТИС.

Олег часто приезжал ко мне в общежитие в гости и даже оставался ночевать, спал он на кровати Камиля. Камиль, когда возвращался и видел, что на его кровати кто-то спал, как в сказке про Машу и медведей сурово спрашивал: «Кто спал на моей кровати?»

Когда Олег приезжал, нам все время, как я уже писал, хотелось секса, поесть и выпить. А когда сигарет не было, мы стреляли их у старшекурсников, чем, конечно, их очень раздражали. Было еще то время, когда табак вообще пропал, сигареты продавали по талонам, и были даже табачные бунты. Люди бычки собирали по Москве, продавали на рынке банки с окурками. Сейчас это чудовищно звучит и представить себе это странно. Однажды мы с Олегом побежали на улицу, потому что в общаге не у кого уже было стрелять. И вдруг нам встретился иностранец, который легко угостил нас сигаретами «Мальборо». Мы обалдели и попросили еще по одной, взяли их, прибежали к себе, закрыли дверь, чуть ли не выключили свет и закурили. Они были такие вкусные! Ни с чем их было не сравнить.