Когда в Чертовке утонуло солнце - Алексей Котейко

были такие, как я?

— Таким, как вы, был, например, предыдущий командор ночной вахты, — сказал рыцарь. — И умер он вовсе не от того, что надорвался, используя могущество, а просто от старости.

— Сколько же ему было?

— Около пятидесяти, когда он попал сюда — и под восемьдесят, когда мы торжественно похоронили его в соборе Святого Вита.

Они немного помолчали. Затем Брунцвик, крутя большими пальцами вокруг друг друга, рассеянно заметил:

— Вам просто нужно найти то, что поможет восстанавливать силы. Не советую использовать для этого алкоголь — минусов у такого решения гораздо больше, чем плюсов, и результат в конечном итоге будет плачевным. Кстати, — он перестал вращать пальцами и посмотрел на подчинённого. В глазах командора мелькнули давешние ироничные искорки. — Вполне возможно, в этом вам поможет жена.

— Жена⁈ — удивлённо переспросил парень, вновь позабыв про всякую субординацию.

— Ну да, — спокойно подтвердил Брунцвик. — Подъёмные я вам выдал. Жить вы можете у себя или же в казарме, свободные койки там есть. Ну а к супруге вас проводит капрал Шустал. Его смена как раз только что закончилась.

Максиму показалось, что пол кабинета уходит у него из-под ног.

Глава 3

Чертова мельница

Капрал Иржи Шустал, вызванный в кабинет командора, при виде мрачной физиономии нового младшего стража сначала удивился.

— Отведёте Максимилиана на Чёртову мельницу, — приказал Томаш Брунцвик. Услышав место своего назначения, Максим страдальчески скривился. — Представите пану Кабуреку. Это его зять.

Удивление на лице капрала превратилось в изумление. Затем, сообразив что-то, молодой человек не смог сдержать улыбку.

— Разрешите выполнять, пан командор?

— Погодите. Раз уж вы всё равно пойдёте на малостранскую сторону, отнесите заодно инструкции на нынешнюю ночь ротмистру Калите.

— Слушаюсь, пан командор.

— Обратно можете не торопиться, следующие два часа вы мне точно не понадобитесь.

Они вышли, оставив рыцаря склонившимся над толстой книгой, страницы которой были набраны типографским способом в два столбца, а поля сплошь покрывали то ли схемы, то ли замысловатые орнаменты, нарисованные красными и зелёными чернилами.

Максим следовал за своим провожатым с видом висельника, приближающегося к месту казни. Некоторые время они шли молча, но затем капрал не выдержал и коротко хохотнул:

— Ну, чего скисли, господин Максимилиан?

Парень окинул его мрачным взглядом. На вид Иржи Шусталу был примерно одного с ним возраста и, несмотря на широкую улыбку, смотрел всё-таки отчасти жалостливо.

— Можно на «ты». Просто Макс.

— Иржи, — они скрепили перемены в общении рукопожатием и пошли дальше.

— Она хоть симпатичная? — вздохнув, спросил Максим.

— Дочка Кабурека? Да как сказать…

— Понятно.

— Вряд ли понятно, — капрал отвернул голову, пряча очередную усмешку.

— Хватит уже, чего ржёшь, как конь!

— Да не плетись ты с таким страдальческим видом, — посоветовал Шустал.

— Меня женили не пойми на ком, даже не спросив согласия. Ладно, в стражу записали, тут и возражать вроде бы нечего — закон, полезное занятие. А жена с чего, в нагрузку, что ли? Вот тебе подъёмные, но к ним положено взять и супругу⁈

Иржи не выдержал и захохотал в голос.

— Хорошо тебе, — страдальческим тоном продолжал жаловаться Максим. — Погоди. Давай назад, в Ратушу! Я ему всё выскажу, господину Майеру! Это уже ни в какие ворота!

Шустал сочувственно похлопал нового приятеля по плечу.

— У младшего стража ночной вахты нет привилегии вламываться к третьему секретарю императорской канцелярии, как в какой-нибудь трактир. Такого себе и офицеры не позволят. А по записи на приём ты будешь ждать недели две, при самом хорошем раскладе.

— Да пусть лучше куда-нибудь в казематы упрячут, — тоскливое уныние у Максима сменилось закипающим гневом. — Ты вообще слышал, куда мы идём? Чёртова мельница! Он что, этот пан Кабурек — чёрт?

— Нет, — махнул рукой Иржи, продолжая шагать по Карлову мосту. — Это из-за хохликов.

— Кого?

— Хохликов. Ну, такие маленькие чертенята. Они, в общем-то, незлобивые, и полезные в хозяйстве. У Кабурека на мельнице несколько десятков трудятся. Да ты же видел хохлика! Или он мимо тебя проскочил? Когда ты в башню зашёл, он через несколько минут оттуда выскочил.

— Такой, с рожками и кисточкой на хвосте?

— Он самый. Это Яська был. Вечно бегает к нам ябедничать и жаловаться. Командор его временами шугает, когда совсем уж надоест. Тот не показывается несколько дней — а потом всё равно возвращается. Он, кстати, как раз у Кабурека в работниках.

— Ладно, малость полегчало, — Максим почувствовал, что его злость на сыгранную господином Майером шутку постепенно отступает. — А сам пан Кабурек, он какой?

— Он-то? — задумчиво протянул Шустал. — Хм… У вас там про водяных слыхали?

Младший страж остановился, будто влетев лбом в невидимую стену.

— Водяных?

— Ага. Это такие, которые…

— Постой, постой. Знаю я, кто такие водяные. Это мне что же — во Влтаву? — он невольно глянул через парапет на быстрые речные воды, закручивавшие у мостовых опор мелкие белые бурунчики.

— Зачем во Влтаву? Кабурек на Чертовке живёт.

— Ну, в Чертовку…

— Да нет, чудак человек! У него дом на Кампе, напротив мельницы. Да сам сейчас увидишь. Вон там! — капрал указал влево, где на узкой протоке Чертовки с грохотом и плеском вертелись колёса множества водяных мельниц. — Самая ближняя к нам.

Максим невольно сглотнул: он смотрел сейчас на ту самую мельницу, которую так любил разглядывать на пражских снимках. Среди других городских пейзажей все фотографы всех без исключения поколений всегда обязательно отдавали дань именно этому, излюбленному и неизменному.

В припорошенной снегом и безлюдной зимней Праге, в оранжевом пламени плывущих по воде палых листьев, в летнем мареве и в белой пене цветущих весенних садов — вечно вращалось древнее колесо на Чертовке, словно увлекаемое самим бегом времени. В мире Макса, в XXI веке, только эта мельница и уцелела из множества работавших на протоке.

— Кабурек — всё равно что бургомистр на Кампе, его все знают и уважают, — рассказывал разохотившийся Иржи. — Правда, характер у старика не сахар. Суров. И рука, говорят, тяжёлая. Яська вон чуть не каждый месяц жалуется на оплеухи и требует засвидетельствовать побои. Но при этом сам же на следующий день бежит на мельницу — все хохлики пана Кабурека обожают, потому что